И мы действительно долго после этого молчали. Сидели и даже не смотрели друг на друга. Наконец она сказала:
— Но насчет имени все-таки. Изреки, а? Правду, желательно. Как тебя зовут?
Надо было решаться.
— Может быть… Николай? — осторожно предположил я. А сам впился глазами в ее лицо прекрасное. Как она отреагирует?
— Николай?
Она как будто удивилась. Задумалась, будто пыталась что-то вспомнить. Но не вспомнила. Опять смотрела на меня в упор, вроде бы сравнивала с чем-то. Или с кем-то.
А я решил: была не была! Закрыть глаза и прыгнуть в ледяную воду.
— А ты? Может быть, тебя иногда зовут… (жизнь решается! Вдохнуть и выдохнуть!) Шурочка?
Ее точно кнутом ударили. Отшатнулась. Покраснела. Отвела глаза.
Сидим молчим. Что-то будет…
Она вдруг подвинула свой стул вплотную к моему. Взяла кисть моей левой руки. Стала рассматривать шрамы на ней, потом нежно гладить пальцами. Наконец, поцеловала. Сказала:
— А ухо? Ухо твое левое можно потрогать?
Ну что с ней сделаешь? Я молча склонил голову: делай со мной все, что захочешь. Она пощупала ухо, потянулось к нему губами, прошептала:
— Ну что ты такое говоришь? Какой же ты Николай? Ты — Рустам!
Ш.
— Как тебя зовут все-таки? — спросила я.
— Может быть… Николай? — неуверенно предположил он.
Я хотела сказать: да не знаю я никаких Николаев! Но одумалась. Что-то кольнуло меня: где-то, когда-то, в каких-то снах… В общем, кажется, когда-то это имя для меня что-то значило… Не знаю, что именно. А может, это все иллюзии. Ложная память. Самовнушение.
— Николай? — переспросила я.
Он кивнул головой.
«Неужели у меня просто ум за разум заходит?» — с ужасом думала я.
Я снова посмотрела на него внимательно. Похож. И в то же время не похож. Может, он изменил внешность? Сделал себе пластическую операцию?
Но ведь и я сильно изменилась! Волосы другого цвета стали. Он ту любил, пышечку-милашечку, подростка с прыщиками, непонятно даже, как он теперь узнать меня смог.
Или я просто, дура, навоображала себе невесть что? Только Нинку зря обидела? Может, позвонить ей, пока не поздно, сказать: «Слушай, ошибочка вышла. Обознатушки-перепрятушки. Я твоего Санька перепутала с одним человеком. С совсем другим человеком. Так что можешь забирать свое добро обратно!»
И я уже совсем было уговорила себя, что именно так обстоит дело. И даже уже принялась про себя удивляться: как можно было вот это ничтожество принять за…
Я уже почти открыла рот, чтобы что-то сказать уничижительное, сразу одним ударом разрубить узел и идти готовить ужин отцу… Забыв об этом наваждении, о нелепой своей фантазии… Как тут он возьми и брякни:
— А ты? Ты-то сама кто? Может быть, тебя иногда Шурочкой кличут?
Вот так! А я уже чуть все не испортила! Слава богу, что не успела рот открыть. Еще бы секунда, и все!
Конечно, это еще не доказательство. Он мог просто случайно попасть в яблочко. Мало ли идиотов, считающих, что уменьшительное от Александры — это Шура. А ласкательное — соответственно, Шурочка. Или хуже того, может, кто-то злонамеренно пользуется информацией, знанием о чужих делах. О чужих именах. Знанием, недобросовестным образом полученным. А что? Это даже более вероятно!
Но все же — теперь надо как-то проверить… Но как?
Я подумала — и придумала.
Я почти сразу заметила, что у него на левой руке какой-то шрам есть. Но мало ли шрамов. И все же именно это меня подтолкнуло к некоторым выводам. Возможно, преждевременным. Теперь надо было обследовать его спокойно и основательно.
Но какая там основательность!
Как только я взяла в руки его левую кисть, у меня в груди будто разорвалось что-то. Я совершенно точно узнала эти родные шрамы. Никаких сомнений быть не могло. Оказывается, это ни с чем не спутать. Сразу все ясно. Это как отпечатки пальцев для дактилоскопической программы. Р-раз — и сразу знаешь без всяких сомнений, твое это или нет. Внутри разливался жар. Мне невыносимо захотелось погладить эту руку, эти шрамы. И длинные пальцы я тоже узнала! Нежность переполняла меня.
— А ухо? Ухо твое левое можно потрогать?
Он склонил передо мной голову — как покорный, ласковый теленок.
И я с полной уже уверенностью сказала:
— Ну что ты такое говоришь? Зачем? Какой же ты Николай? Ты — Рустам!
Но он реагировал странно. Отпрянул, точно его хлыстом стеганули по лицу. И покраснел. Я не знала, что и думать.
— Ты сильно изменился, — сказала я.
— Ты тоже, — тут же ответил он.
— Я? Ну я-то просто волосы покрасила, — сказала я. — Ну еще похудела… И ты ведь тоже уже не брюнет… Да это, как раз проще простого. Но губы… и лицо… Как будто то же самое. И как будто решительно другое. Послушай, может, ты пластическую операцию сделал? Хотя это у нас непросто. И ужасно дорого.
Он покачал головой — не делал операции.
— Может, ты все-таки не Рустам? А другой, просто похожий на него человек? — допытывалась я.
Хотя, даже если бы он согласился с этим предположением, черта с два бы я ему поверила!
А он не отвечал. И смотрел в пол.
— Я понимаю, — продолжала я, — что все это звучит как бред, как безумие… Мне это очень трудно объяснить, но я не могу до конца понять, кто ты. Повернешься одним боком, улыбнешься, и сердце мое ликует: я тебя узнаю! Совершенно точно! Это он, мой Рустам, как я могла сомневаться! Но повернешься другим, и меня опять одолевают сомнения. С той же секунды, как тебя Нинка привела, когда ты появился на пороге… О, это был шок! Как я еще в обморок не брякнулась, вот была бы картина… И потом сразу — сомнение… Вроде он, а вроде — и нет? Ну, волосы стали светлее — это как раз самое понятное… Тебе же прятаться надо было? Я слыхала, что ты бежал, ушел, что тебя искали и не нашли… Но что ты окажешься вдруг здесь, в центре Москвы, у меня дома… Нет, такого я представить себе не могла. Рассудок мне говорит: что-то здесь не так. А душа ликует и поет: да все так, все так, это он, это он!
Он сидел и молчал. Не кричал: девушка, вы сумасшедшая. Вы меня с кем-то путаете. И тому подобное. Нет, разговор о Рустаме хоть и был для него совершенно неожиданен, но он был явно «в курсе». Как там Фазер любит каламбурить? В курсе дискурса. И этот дискурс то ли пугал моего гостя, то ли наоборот, слишком сильно радовал. Или и то, и другое вместе.
— Ну что же ты молчишь? — не выдержала я. — Скажи наконец что-нибудь! Ведь это невыносимо!
Он поднял голову, посмотрел мне в глаза и сделал жест рукой. Обвел вокруг себя, указывая на стены. Потом прикоснулся к ушам. Потом приложил палец к губам.
