— Неужели отдадим?
— А что делать? Мы же сами справиться не можем. Она, Сибирь, уже фактически отвалилась, толком никто не знает, что там происходит. Говорят, переговоры ведут с китайцами и с теми же корейцами о совместном управлении…
— Но это противоречит идее самостийности и изоляции…
— Ничто ничему не противоречит. Это ведь только так называется — о совместном управлении. А на самом деле отдадут в долгосрочную аренду за деньги, за продовольственные поставки. Как Аляску. Лет на сто. А потом… Потом — хоть потоп. Не будет здесь ничего через сто лет. Да нет, гораздо раньше все кончится, гораздо раньше. А эти — там, наверху, на Лубянке, этого не понимают… Думают, они самую стабильную систему в истории создали. Ну да, не так глупо придумано. Карточная система, как во время войны. Только куда более изощренная. Со всеми этими градациями. Которых, кстати, все больше становится год от года. Просто не успеваешь за всеми следить.
— Да, я тоже заметила. С желтой полосой отменили, зато потом с двумя желтыми появились, с голубой, с темно-синей. Как только они сами не путаются?.. Для низкоквалифицированных рабочих. Для высококвалифицированных. Для средней квалификации. Для служащих десяти, кажется, уже разных категорий. Черт голову сломит!
— Да уж… Видишь, как ловко: все на жратве построено и других товарах первой необходимости. На их распределении в соответствии с твоим местом в иерархии. То, как ты питаешься, и — очень важно! — сколько часов своей жизни ты проводишь в очередях, напрямую зависит от твоего рабочего места. От общественного признания твоего труда — так они это называют. Говорят, они это научно вычисляют: сколько кому в очередях торчать ради какого количества калорий. Потеряешь свое место — и все — и ты, и твоя семья будут влачить полуголодное существование, и большую часть дня будешь стоять за тем немногим, что положено тебе по бесполосному талону. Да и эти крохи будешь получать только в обмен на Сертификат.
— Да, я давно хотела спросить… слышу — Сертификат, Сертификат… А что это такое, никто толком объяснить не может…
— Это документ, свидетельствующий о лояльности власти. Официально называется: Сертификат социальной зрелости. Если его у тебя нет, то ты и семья твоя должны стать пациентами Реабилитационных центров — такие своего рода каторжные, работные дома. Где тебе дают похлебку и ночлег, но ничего больше. А по выходным проходишь сеансы у психиартов, которые постепенно обучают тебя патриотизму и социальной ответственности — то есть конформизму и любви к власти.
— Но есть же необучаемые?
— Попадаются время от времени… Их ссылают на поселения в тайгу. Что там с ними происходит, один бог знает, потому что оттуда никто не возвращается.
— Но почему же нам… почему же тебе позволили — и власть критиковать, и с иностранцами общаться… За границу выпускали!
— Ну, уж давно не выпускают.
— Но никаких сертификатов от тебя и от меня никогда не требовали, в Сибирь не ссылали…
— Показухой занимались. Что вот, дескать, смотрите, у нас даже отщепенцы такие есть. И мы их не сажаем и не гнобим. Спорим — но уважительно. И потом, учти — я на «скользкий путь» вступил, уже президентом Академии наук будучи… Но теперь все, кранты, другая пришла пора, ни заграница никого не волнует, ни мы заграницу… А главное — наука больше не нужна, и Академия тоже… Из нее знаешь что хотят сделать? Посмешище! Нет, ты только вообрази: Постоянное Собрание по подготовке празднования в 84-м году тридцатой годовщины сама знаешь чего! Великой Стабилизации 54-го! Значит, они там будут сидеть и с важным видом рассуждать, как лучше, как всенароднее отпраздновать нечто, чего через пять лет, может, уже и не будет даже… вообще не будет!
— Тише, тише, отец, ты что… вон люди уже оборачиваются…
— Не будет, не будет здесь ничего через пять лет!
— Не кричи, отец… а то я уже жалею, что так много тебе налила…
— А-а…
И он махнул рукой. Безнадега, дескать, какая уже разница?
Фазер быстро пошел вперед. Как будто уже и меня видеть не хотел. Но потом вдруг остановился резко, обернулся, подозвал жестом. Огляделся по сторонам, будто собираясь сказать что-то уж совсем страшное, крамольное — шепотом. Что же это может быть такое, после того, что я только что слышала, подумала я. Мне очень даже любопытно стало. Я подошла, подставила ухо. Он сказал драматическим шепотом:
— Даже птицам необходимо иногда кишечник прочищать!
И засмеялся. И домой пошел. И так мы с ним и шли оба — он впереди, а я за ним. И оба хихикали тихонечко.
…Но все это было несколько дней назад. А теперь, после этих разговоров и после того, что случилось со мной и с Сашей, он у себя дома начальника гэбэшного принимает! Просто невероятно.
— Как ты можешь! — возобновила я атаку. — Да еще требуешь, чтобы твоя дочь его развлекала! Что такое с тобой случилось? Как это ты вдруг переменился? Не стыдно тебе?
Бедный Фазер! Я бросала все эти жесткие упреки, против которых ему толком нечего было возразить.
Вот разве что трамвайный принцип применить. Сам дурак. Сама дура.
— Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала! Кто собирался за сотрудника госбезопасности замуж и так далее? А он вдобавок еще оказался и…
Видно, на моем лице стала собираться такая туча, что Фазер стушевался. Сказал:
— Ладно, извини. Чуть не сказал несправедливых слов. Но, право же, разве тебе меня судить? Ты же теперь на собственном опыте убедилась, что среди чекистов тоже разные люди встречаются. И странно, если было бы иначе. Ну и скажу тебе прямо, кроме как на знакомство с Сусликовым мне… нам с тобой, не на что больше уповать. Но это не чисто шкурный вопрос. Помнишь, что я тебе говорил два дня назад? Так вот, если мне с помощью Сусликова институт удастся спасти, зернышко фундаментальной науки сохранить… Да ради этого на любые компромиссы пойти можно! Разве не так?
— Не знаю, не уверена…
— Не уверена она! А я зато уверен! Все это — преходящее: правители, режимы, подданные, интриги… ГэБэ. МэБэ, стабильность, западники, славянофилы… Даже права человека и те бледнеют в сравнении с этим… Ради спасения науки — да хоть с чертом, хоть с самим Люцифером!
Разошелся мой Фазер. Кричит, весь красный стал. Руками размахивает. На слове «Люцифер» замолчал торжественно. Стоял, будто к чему-то прислушиваясь. Ждал, наверно, что гром грянет. В подтверждение его страшной сделки с нечистой силой. Но не было никакого грома. Только вода в кране на кухне капала. Надо опять сантехника вызвать и взятку дать ему побольше, чтобы некачественных прокладок больше не ставил…
И опять мне стало Фазера жаль.
— Ну и где ты взял этого Сусликова? С какой такой радости он вдруг у нас дома оказался? — спросила я.
— Я его давно знаю, он когда-то был у меня вице-президентом в Академии. Ну, ученый он был относительный, хотя докторскую на самом деле защитил. Но в принципе представлял органы. С ним было относительно легко. Не то, что с тем товарищем, который его сменил. Сусликов тоже меня ругал часто, угрожал, уговаривал «прекратить безобразия»… Но как-то так понятно было, что он по приказу ругается, а не по велению души… И, мне кажется, он меня перед начальством даже защищал. Мне говорил вроде в шутку: любой уважающей себя стране нужен респектабельный диссидент. И еще одну его прибаутку я запомнил на всю жизнь: диссидентов на переправе не меняют… Потом Сусликов ушел куда-то в глубины. Исчез из поля зрения. А вместо него нам прислали этого интригана Береженого. Ох, и страшный же тип… Ну, ты знаешь, чем это для меня кончилось. И вот теперь Сусликов опять объявился. Да в каких чинах! Он же теперь царь и бог!
