Я просто ахнул. Вслед за дамочкой два лба здоровенных трюхают. Охрана, ясное дело. А во дворе-то пусто совсем, все на молебне. Дамочка не спеша через двор идет, я стою, любуюсь, думаю, хоть бы она подольше так шла. Красиво получается. Только лбы, за ней прущиеся, слегка раздражают. Лишние они в этой картинке. Но потом — раз, и женщина исчезла, видно, в основное здание вошла.
— Видал? — говорю я Чайнику. — Как хороша! Вот такой бы пару палок кинуть! Представляешь: лежишь с такой. Палочку кинул, потом чашечку кофе выпил. Потом еще палочку. Потом еще кофе. Вот это жизнь.
— Тише, тише, — почему-то испугался Чайник.
Я хотел ему объяснить, что это я так, теоретически.
— Но вообще, — говорю, — странно! Что же это за дама может так вот разъезжать в такой машине и с такой охраной? И потом по Комитету свободно расхаживать? Кто же она такая может быть?
Чайник хмыкнул. То есть, я так понял, он догадывается, кто. Гипотеза на этот счет у него имеется. Но почему-то озвучивать не хочет. Я стал приставать к нему, скажи, да скажи, он ни в какую, только смеется. И вдруг слышу: шаги внизу, на лестнице. И не простые. Это не обычные проверяющие бегают, уклоняющихся от молебна без уважительной причины вылавливают. Нет, это женские каблучки цокают. А за ними — бух-бух — тяжелые шаги мужские. Не иначе, думаю, дамочка та самая поднимается с охраной. Ну да, думаю, лифт в корпусе со вчерашнего дня сломан, все никак починить не могут, опять китайские запчасти кончились. Гадаю: неужели до нашего этажа дойдет? Пока мы сообразили, что она уже пятый прошла, поздняк метаться было. Женщина в красном уже на наш этаж поднималась. Охранники следовали за ней на почтительном расстоянии.
Я обернулся, хотел только вполглаза на нее взглянуть. Но куда там! Как увидел, так просто все забыл. Какие, на фиг, вполглаза! Стою, таращусь неприлично и даже не пытаюсь взгляд отвести. Потому что волосы у нее золотые, какие только в кино бывают. Пушистые, густые, по плечам струятся. А глаза — это просто умопомрачение какое-то. Ну и все остальное тоже. Но до остального не доходишь, потому от глаз физически оторваться невозможно. Есть такая детская игра — «море волнуется — раз». Где тебе кричат: замри, отомри. Вот мне кто-то крикнул: замри. А отмереть забыли скомандовать. Так я и стоял неподвижно, заколдованный, не то что сдвинуться с места, а даже пошевелить рукой или ногой не мог. А она шла мимо совершенно невозмутимо. Посмотрела, правда, на нас очень внимательно. На мою сигарету почему-то уставилась. Будто сигарет никогда не видала. Я бы и дальше стоял столбом, но Чайник первый сообразил, сказал: «Добрый день!» Тут я тоже опомнился, буркнул: «Здрассте…»
Она кивнула задумчиво. Прошла мимо. Поворачивая на верхний пролет лестницы, ведущий на седьмой этаж, вдруг опять обернулась. Смотрела секунду — но теперь только на меня. И у меня от этого взгляда все внутри куда-то провалилось. Говорят — сердце в пятки уходит. А у меня в тот момент и сердце, и все остальное тоже ушло куда-то. Не знаю, в пятки или еще куда… но куда-то все провалилось. Вот уже и молодцы из охраны скрылись из виду, а я все не мог опомниться, с места сдвинуться, все стоял, как законченный болван. Дыхание не мог перевести.
— Ну, пошли уже, — сказал Чайник, — а то сейчас наши начнут из церкви возвращаться.
И даже стал меня за рукав тянуть. А что делать, действительно, если человек вроде как утратил способность соображать и двигаться.
Вернулись в отдел кое-как. Я говорю:
— Надо же! Как это возможно, что бывают такие женщины? Я бы все отдал, чтобы еще раз ее увидеть. Просто рядом постоять.
— Не вздумай! — сказал Чайник. — Смертный не должен приближаться к богиням с Олимпа. Они там в другом мире живут, атмосфера другая, ты сразу задохнешься. А для нас с тобой полно других баб есть. Не хуже этой фифы, может быть.
— Ну ты и скажешь, Слава. Да таких женщин на земле быть не может. Надо же! Посмотреть еще одним глазком… хочется!
— Нет, и смотреть не надо! Глаза сожжешь! По секрету тебе скажу, ладно? Знаешь, чья это баба? Председателя!
— Откуда ты знаешь?
— Да я машину узнал. И потом, слышал краем уха, в хозяйственный когда заходил, что у него новая молодая красотка. Да и вообще сам же ты правильно отметил: какой еще женщине позволят так по Комитету расхаживать? Так что все сходится.
— Надо же, — сказал я. И потом еще несколько раз повторил это нелепое сочетание звуков. Раз десять, наверно. От частого повторения эти три слога теряли смысл. На-до-же. Чайник даже, кажется, испугался. Решил, что я совсем ку-ку. Я сделал усилие — показал ему, что еще могу внятно разговаривать.
— Ты знаешь, Слава, как ни странно, мне стало казаться, что я ее знаю откуда-то… женщину эту… или знал когда-то. Кто-то знакомил меня с нею, что ли… Но потом… забыл. А теперь вспомнил… вернее пытаюсь вспомнить, и не получается…
— Опять ложная память? — участливо спросил Чайник.
— Да, да! И снова у меня приступ начинается.
На этот раз приступ оказался такой силы, что меня всего аж выворачивало. Хорошо, что у нас еще оставалось несколько минут до возвращения коллектива. И Чайник показал себя знатоком оказания первой помощи. Платок холодной водой намочил, сделал мне компресс на голову. Потом еще придумал: «Старки» своей принес, чтобы я ею виски смочил. Попробовал — вроде помогает. Постепенно меня отпустило. И вот какое странное дело: выпить уже совсем не хотелось.
В общем, когда коллеги вернулись, я уже был почти в порядке. Сидел за столом с важным видом и бумаги перекладывал. И даже отшучивался иногда, если с вопросами приставали.
Но про себя долго еще повторял:
«На-до-же… на-до-же… на-до-же…»
Никак остановиться не мог. Хорошо, что не слышал меня никто.
