— Что значит «оставь себе»? Мне чужого не
нужно.
— Ты не местная. Тебе деньги нужны.
— Можно подумать, они тебе не нужны. Пойди,
найди человека, которому не нужны деньги. Так берешь или нет? Я по два раза не
предлагаю.
— Я же сказал — оставь их себе.
— Как знаешь. Я от денег не умею отказываться.
— Сунув купюру обратно в карман, я тут же достала записку с адресом и, порвав
ее на куски, выкинула в окно.
— Что делаешь?
— Уничтожаю улики.
— У тебя такая жизнь интересная! Веселенькая.
— Точно, веселенькая, аж обхохочешься.
Повернув голову к окну, я вновь закрыла глаза
и ощутила, как по щекам потекли слезы. Мне вдруг необъяснимо стало жалко себя и
свою молодость. Я почему-то вспомнила свой дом, свою комнату и запах маминого
борща. Это было так далеко, словно в какой-то другой и нереальной жизни. В той
жизни нет театральных институтов, никто не предлагает сниматься в кино и не
говорит, что хочет сделать из тебя звезду. Там нет мнимых доброжелателей,
которые в открытую пользуются твоей неопытностью и полнейшим отсутствием
жизненного опыта. Словом, все, как на ладони. В другой жизни все так понятно и
просто: там живет мой первый мужчина, который на дух не переносит Москву и
ненавидит меня за то, что я в нее так спешно уехала. Он предлагал мне совсем
другую жизнь, в которой буду я, он, наши будущие дети, его пьянки, мои слезы,
его гулянки в компании друзей и подруг, мои упреки и многочисленные просьбы,
чтобы он наконец-то одумался. Так живут все его друзья, и так хотел жить он.
Водка, пиво, картошка, селедка, квашеная капуста, моченые помидоры и вечное
недовольство друг другом. Он говорит, что это и есть любовь. Он убеждал меня,
что она именно такая, другой не бывает. Вернее, бывает, но только в сказках.
Жены его друзей все терпят и все прощают. Он хотел, чтобы я была одной из них,
чтобы я жила по инерции, рожала детей, носила торбы из магазина, стояла у
плиты, не спрашивала его о том, почему он так поздно пришел или почему он и
вовсе не пришел ночевать. Чтобы я потихоньку толстела, все меньше и меньше
подходила к зеркалу, забыла, что такое косметика, никогда не красила волосы и
не претендовала хоть на какой-нибудь, пусть самый скудный гардероб. Когда он
узнал, что я уезжаю в Москву в поисках лучшей жизни, то почему-то назвал меня
шлюхой: по его понятиям, все приличные девушки сидят дома и довольствуются тем,
что есть, а все шлюхи едут в Москву. Мой жених пытался меня остановить, но
только усугубил ситуацию; он дал мне пощечину и сказал, что очень сильно во мне
ошибся — он делал на меня ставку и думал, что со мной можно жить. Перед
отъездом мой кавалер пришел в наш дом пьяный, материл меня, на чем свет стоит,
обзывал самыми последними словами, требовал обратно свои немногочисленные
подарки. Я вынесла ему подаренный им на мой день рождения парфюмерный набор и
дешевое колечко из «Союзпечати». Больше подарков не было. Перед уходом он
сказал мне о том, что у меня еще есть шанс, что, если я останусь, он еще сможет
сделать мне одолжение и отвести меня в загс, но, если я уеду, он всю жизнь
будет называть меня шлюхой и никогда не примет обратно. Если я вернусь, то он
побрезгует сесть со мной за один стол, потому что ему неприятно сидеть рядом с
московской шалавой. А дальше он начал все крушить в квартире, и моей матери
пришлось вызвать милицию. Я повесила на плечо свою дорожную сумку, собранную
для поездки в Москву, и грустно смотрела на своего жениха, которого со
скрученными руками пытались посадить в машину с решетками, для того чтобы
увезти в вытрезвитель. Но он был слишком буйный и никак не хотел смириться с
тем, что сейчас его увезут по назначению, а когда он вернется, то меня уже
здесь не будет. Когда моего парня просто чудом затолкали в машину, даже сквозь
решетку он показывал мне кулаки и что-то кричал. Я смотрела вслед отъезжающему
милицейскому «газику» и думала о том, что этот кричащий тип чуть было не стал
моим мужем. Вот такой у меня был кавалер, и вот такая у меня могла бы стать
жизнь.
— Ты плачешь?
Дмитрий полез в карман брюк и протянул мне
носовой платок.
— Извини, нервы.
— Не рано ли в твоем возрасте?
— А я вообще ранняя.
— Послушай, где-то тут должна быть твоя
гостиница.
— Вот и она.
Я и сама удивилась тому, что мы так быстро
добрались до гостиницы, которая ни с того ни с сего вызвала у меня паническое
чувство страха.
— Приехали, — прошептала я и ощутила, как у
меня пересохло во рту.
— Ну что, вместе пойдем? — Дима припарковался
недалеко от входа в гостиницу и заглушил мотор.
— Зачем?
— Как зачем? За твоей сумкой.
— Ты со мной?
— Ну да, если ты, конечно, не против, —
смутился молодой человек.
— Я-то не против, — неожиданно я смутилась не
меньше его.
— Уж если я в это влез, то должен хоть чем-то
тебе помочь. Я так понял, что ты совершенно одна в чужом городе. У тебя здесь
хоть какие-то знакомые есть?
— Нет.
— Что, вообще никаких? Ни знакомых, ни
родственников?
— Ни тех ни других.
— А как же ты сюда приехала? — Дима не смог
скрыть своего удивления и присвистнул.
— Да так, самостоятельно.
— Одна?
— Ну конечно, одна. А с кем я, по-твоему, должна
была сюда приехать?
— С родителями, например. Или хотя бы с
кем-нибудь из родных.
— Скажешь тоже! Куда поедут мои родители, если
они Москву на дух не переносят?! Они про нее даже слышать ничего не хотят.
Когда про этот город по телевизору говорят, у них истерика начинается.
— Да за что ж они так Москву-то ненавидят?
— Говорят, что вся страна на нее работает, и
она жирует. Мол, в нее приедешь, так она оберет тебя до нитки, даже на
мороженое денег не оставит.
— Бред какой-то.
— И я про то же. Отец со мной даже проститься
не вышел, а мать, вдоволь наплакавшись, все же уже перед самым отъездом сказала
мне о том, что если у меня что-то получится, то она будет за меня рада. А еще
она сказала, что из наших ни у кого не получалось. Многие пробовали пробиться и
возвращались обратно.
— И ты не приняла это во внимание?
— Нет. Я не принимаю к сведению чужой
негативный опыт. Только позитивный.
