— Знаю. Меня муж с двумя детьми на руках
бросил. И что? У меня не было и мысли о самоубийстве: мне детей поднимать надо
было. Забот было слишком много, и боль сама по себе как-то притупилась и отошла
на второй план. Сейчас медсестра позвонит папаше твоего ребенка, расскажет, что
с тобой произошло, и он примчится как миленький. Ты уж на меня не сердись, но я
ему скажу, чтобы он провел с тобой воспитательную работу.
— Он не придет.
— Прибежит. Ему скажут, что ты беременная.
— Не думаю, что это заставит его ко мне
вернуться.
— Он что, такой черствый? Он из другой жизни,
что ли?
— Точно, совсем из другой, — не могла не
согласиться я с соседкой.
— Марсианин?
— Золотой марсианин.
У меня соседка таблетками отравилась и умерла,
— принялась рассуждать женщина. — Наглоталась различных снотворных и
психотропных лекарств, и никто не успел ее спасти. Прежде чем на тот свет
отправиться, ты хоть подумай, как ты после такой страшной смерти будешь
выглядеть? Какой люди тебя найдут и запомнят? То, что ты красивое платье надела
и в волосы розу приколола, еще ни о чем не говорит. Моя соседка тоже
нарядилась, будто на праздник. А когда я ее нашла, то чуть сознание не
потеряла: перед глазами стоит ее перекошенное в бессознательной судороге лицо…
От той красавицы, которой она всегда была, не осталось даже следа. Она тоже,
как и ты, решила умереть красиво, а для того чтобы умереть, надо знать, сколько
и чего ты должна выпить. Умереть от передозировки таблеток не так просто, как
ты думаешь. Ведь у тебя было жуткое отравление: считай, что врачи тебя с того
света вытащили, ты уже практически там была. И что теперь? Ты выкарабкалась, а
многие органы посадила. Организм полностью отравлен, того и гляди, что-нибудь
откажет. Здоровье-то подорвано, и скорее всего не только у тебя, но и у
будущего ребенка. Сама инвалидом станешь и инвалида родишь. Аборт тебе делать
нельзя, а вот искусственные роды на шестом месяце вызвать можно. Когда у
женщины слишком много противопоказаний, врачи обычно идут на это.
Я замолчала и дала понять своей соседке, что
мне не хочется продолжать разговор на данную тему, потому что она для меня
слишком болезненна и у меня еще нет сил о ней говорить. Услышав, что
открывается дверь в палату, я повернула голову и не поверила своим глазам: в
палату зашла бледная Дашка.
— Ну что, очухалась? — испуганно спросила она
и взяла меня за руку.
— Даша, а ты как здесь оказалась? Как узнала?
Ведь я никому не давала твой номер телефона: наизусть его не помню.
— Это же я «скорую» тебе вызвала! Я вместе со
«скорой» тебя сюда и привезла: рядом с тобой все время сидела, пока ты была без
сознания.
— Ничего не пойму. А как же работа? Почему ты
не на работе?
— Позвонила и сказала, что заболела. Не могу
же я тебя тут одну бросить. Больничный в нашей стране еще никто не отменял.
— Спасибо тебе!
— За что? — По Дашиному лицу было нетрудно
догадаться, что ей совершенно не нужна моя благодарность. Кроме того, она ей
неприятна.
— За то, что ты рядом. Этот город научил меня
никому не доверять и рассчитывать только на себя, не думала, что встречу в Москве
такую подругу, как ты. Даже странно как-то для этого города. Спасибо.
Да прекрати ты меня благодарить, мы же с тобой
подруги! Если бы я попала в беду, ты бы меня бросила?
— Нет, — убежденно сказала я.
— Тогда в чем дело? Это дружба, и не надо никаких
высокопарных слов и благодарностей. Если люди дружат, значит, они друг на друга
могут рассчитывать. Или я что-то неправильно говорю?
— Ты говоришь все правильно.
— Света, я, конечно же, счастлива оттого, что
ты осталась жива, но не сказать тебе то, что ты дура, не могу. А ведь ты дура!
— Я знаю, — всхлипнула я.
— Еще какая дура. Это надо же было так глупо с
собой поступить!
— Правильно, поругай ее посильней, — дала о
себе знать подслушивающая разговор соседка. — Разве можно так распоряжаться
собственной жизнью?! Ей мать не для того жизнь давала, чтобы так из нее легко
уходить. Одни жить хотят, да болезнь им не оставляет никаких шансов. А эта —
молодая, здоровая и жить не желает. Любовь, видите ли, у нее в одном месте
играет. Израненная романтическая душа не выдерживает московской реальности.
Нечего тогда было в Москву ехать. Любовь для нее бедой обернулась! Разве это
горе? Горе — это когда война и кто-то из близких умирает. А то устроила шоу:
если любовь закончилась, то и жизнь тоже. Любовь и жизнь — это разные вещи.
Хорошо, когда они вместе идут рука об руку, но это редко бывает, и что, из-за
этого всем травиться и из окон выбрасываться? Еще одна недолюбленная и
непонятая.
Тьфу, смотреть на таких дур тошно и уж тем
более лежать с ними в одной палате. Если бы я знала, что меня в палату с
самоубийцей поместят, то я никогда бы сюда не легла. Здесь даже атмосфера
какая-то неприятная и смертью пахнет. А я люблю жизнь, и для меня воздух этой
палаты слишком тяжел.
— Оставьте меня в покое, — дала я отпор
раскритиковавшей меня в пух и прах женщине и тут же добавила: — Отстаньте от
меня со своими нравоучениями: так можно, а так нельзя. Я сама во всем разберусь
— это моя жизнь, и вас она не касается.
— Разберешься, как же. Мы уже имели честь
убедиться в том, как ты с ней разбираешься, — никак не соглашалась оставить
меня в покое соседка. — Угораздило же меня лечь в одну палату с самоубийцей.
Как только такое врачи допустить могли?! Ее надо класть с ей же подобными.
— Если вас что-то не устраивает, то перейдите
в другую палату, — не могла не заступиться за меня Дарья. — Это ваше право.
— Мест нет.
— Тогда соблюдайте правила поведения в
медицинском учреждении и не мешайте нам разговаривать. Вы были бы очень
любезны, если бы не встревали в наш разговор.
Недовольная женщина что-то пробурчала себе под
нос и взяла в руки книгу. Даша наклонилась ко мне как можно ближе и заговорила
почти шепотом:
— Светка, я сейчас не хочу уподобляться твоей
соседке, но все же не могу не сказать, что отправлять себя на тот свет из-за
мужика — последнее дело.
— Не из-за мужика, а из-за любимого мужчины, —
поправила я ее.
— Какая разница?
— Большая.