— Что-то не так? — Лев Борисович задал вопрос
и принялся меня рассматривать.
— Я пытаюсь понять.
— Что именно?
— Сидит ли кто-нибудь у нас на хвосте. Мужчина
обратился к своему водителю и немного насмешливо спросил:
— Гарик, у нас никто на хвосте не сидит?
— Только наша машина с охраной, — улыбнулся
он.
— А ты внимательно посмотри и передай ребятам
по рации: пусть они тоже понаблюдают.
После непродолжительного молчания водитель
посмотрел в зеркало заднего вида и достаточно серьезно сказал:
— Лев Борисович, от нас практически не отстает
старая «Тойота». В ней двое, и они точно едут за нами.
— А ребятам не показалось? — мужчина сразу изменился
в лице и нахмурил брови.
— Вы же сами знаете, что нашим ребятам никогда
и ничего не кажется.
Лев Борисович вновь посмотрел на меня в упор,
и я увидела, что в его взгляде появилось что-то новое: суровое и чересчур
серьезное.
— Света, эту «Тойоту» кто интересует — ты или
я?
— Я, — уверенно ответила я.
— А чем ты можешь заинтересовать едущих за
нами людей?
— Долгая история. Я бы хотела поведать вам ее
с глазу на глаз.
— За ужином в ресторане?
— Точно. За ужином в ресторане.
Мужчина заметно занервничал и, расстегнув
ворот рубашки, как-то злобно спросил:
— Девочка, а почему ты считаешь, что меня
должны интересовать твои личные проблемы? Ты думаешь, что у меня своих нет?
— Нет. Никто и не сомневается в том, что вы
очень занятой человек.
— Ты не ответила на заданный тебе вопрос.
— Лев Борисович, а у меня больше никого нет, —
произнесла я с неподдельной искренностью.
— Что значит — никого нет?!
— У меня вообще никого нет, кроме вас. Вы же
сами мне сказали о том, чтобы я вам позвонила. Если я вам по телефону лишнего
сказала, вы простите меня, пожалуйста. У меня не было другого выхода. Я не
знала, как привлечь ваше внимание. А станцевать я для вас и в самом деле смогу.
— Куда тебе танцевать-то, ты же на сносях, —
не раздумывая, отсек мое предложение мужчина.
— Вы не поведете меня в ресторан?
— Поведу. Мне теперь как-то неудобно
отказывать беременной женщине.
— А вы и не отказывайте, — в моем голосе
появилась надежда.
Как только мы подъехали к ресторану, Лев
Борисович приказал мне оставаться в машине и обратился к сидящему впереди
Гарику:
— Гарик, я пока выходить не буду. А ну-ка,
передай ребятам, чтобы они хорошенько помяли паркующуюся неподалеку «Тойоту» и
записали ее номера.
Грозные охранники направились к остановившейся
«Тойоте», но та, почувствовав неладное, сорвалась с места и уехала в
неизвестном направлении.
— Лев Борисович, ребята к ней даже подойти не
успели. Она дала по газам и скрылась, но номера мы успели переписать. Сегодня
же наведем справки.
— Обязательно наведите.
Мужчина удовлетворенно кивнул головой и
посмотрел в мою сторону:
— Ты еще не передумала со мной ужинать?
— Нет. Скорее наоборот.
— Тогда добро пожаловать в ресторан.
— Спасибо за приглашение.
Как только мы сели за столик и сделали заказ,
я посмотрела в окно и смахнула появившиеся на глазах слезы.
— Только этого еще не хватало: не люблю
женские слезы. Ты пригласила меня на романтический ужин, а сама впутала в
совершенно непонятную историю.
— Я жить хочу, — произнесла я дрожащим
голосом.
— Так живи, кто тебе не дает!
— Не дают.
— Кто тебе мешает?
— Люди Черного.
— А почему не люди Красного?
— Я с вами серьезно говорю.
— И я тоже.
Не скрывая своих душевных терзаний, я бросила
на мужчину усталый взгляд и умоляюще произнесла:
— Лев Борисович, я жить хочу. Если вы не
поможете, то мне больше обратиться не к кому. Что вам стоит помочь одинокой
беременной девушке из провинции остаться в живых?
Глава 24
Официант зажег свечи, я села как можно удобнее
и принялась рассказывать мужчине о том, как в детстве я любила строить песочные
замки, а соседские мальчишки рушили их прямо у меня на глазах. Я рассказала,
что моя мать всегда сетовала на то, что я не такая, как все, что я
ненормальная, потому что я с самого детства знала о том, что уеду в Москву. И я
уехала. Несмотря на все уговоры моих родственников, я в нее уехала. Москва
казалась мне городом моей мечты, городом больших перспектив и возможностей. Мне
всегда говорили, что она не верит слезам, и я не плакала. Пока Москва меня не
сломала. Я до последнего не плакала. Но меня никто не предупреждал, что Москва
не верит словам, поступкам и помыслам. Я рассказала, что иногда мне хотелось
поднять на нее руку, ударить ее по холеной щеке, накричать на нее и дать ей
понять, что так нельзя обращаться с людьми: играть, будто в карты, людскими
судьбами. Я рассказала, что с самого детства мечтала стать артисткой, что
всегда много пела, играла на баяне и была заводилой на свадьбах. Я хотела взять
в Москву свой баян, но перед самым отъездом отец обменял его на несколько
пузырей самогонки. Одним словом, он его пропил. Соседка сказала, что это дурной
знак. Если отец пропил самое дорогое, что у меня есть, значит, нужно ждать плохих
вестей. Тогда я не обратила внимания на ее слова, мне было жаль любимый баян, я
плакала, кричала на отца, но он закрылся в своей комнате и пил несколько дней.
