Когда Лев Борисович вернулся домой, то посадил
маленькую Вику к себе на колени и попытался ей объяснить, что ее мама уехала
слишком далеко, туда, откуда невозможно вернуться, но, несмотря ни на что, они
всегда будут помнить и любить маму. А еще он пообещал маленькой Вике, что у нее
никогда не будет мачехи, потому что в их семье всегда останется светлая память
о любимой маме. Вика хорошо рисовала, и почти на всех ее рисунках была
изображена мама. Лев Борисович часто приезжал к морю, делал из Викиных рисунков
кораблики и пускал их по волнам. Он не любил море, потому что оно коварно,
забрало его любимую женщину. Любовь, предназначавшаяся для двоих, щедро
досталась теперь одной, это любимой и обожаемой Вике. Отец с дочерью были
неразлучны. Лев Борисович сумел заменить Вике мать и сходил с ума от тоски,
когда отправил дочку на учебу в Англию. Был период, когда Вика начала
отдаляться, необоснованно злиться, но отец не придал этому особого значения.
Все свои силы он отдавал работе и даже не подозревал, что его дочь — наркоманка
со стажем. После того как она умерла от передозировки, Лев Борисович долгое
время не мог прийти в себя. Он как будто оцепенел от страшного горя, постигшего
его. Окружающие заметили, что Лев Борисович сильно похудел, как будто высох.
Мужчина действительно сгорал на глазах, а его самочувствие с каждым днем
ухудшалось. И все же он заставил себя доехать до больницы и сдать анализы. Но
оказалось — уже слишком поздно. Приговор врачей был неутешительным: запущенный
рак, не подлежащий лечению.
Поведав мне свою историю, мужчина вновь
глотнул виски и швырнул пустую бутылку в сторону беседки.
— Лев Борисович, вы что, собрались сдаваться?
— спросила я обеспокоенным голосом и прижала к себе посильнее плюшевого
медведя.
— А что я должен, по-твоему, делать?
— Бороться! — крикнула я.
— Бороться?!
— Конечно, бороться! А по-другому нельзя. И
почему вы поверили анализам? Возможно, они ошибочны.
— Я сделал повторные.
— И что?
— Результат тот же самый.
— Что, значит, ваша болезнь лечению не подлежит?
Пусть делают операцию! У любого больного есть надежда.
— Мой случай безнадежен. Слишком поздно.
— И вы собрались опустить руки?
— Я просто хочу свыкнуться с мыслью, что жить
мне осталось совсем мало, а сделать необходимо очень много. Я не хочу умереть
на больничной койке. Я хочу умереть в костюме и галстуке за рабочим столом. Я
не хочу лежать и ждать смерти. Я хочу, чтобы она подкралась незаметно, в тот
момент, когда я буду весь в делах и заботах.
— Вы не должны думать о смерти! — дернула я за
рукав Льва Борисовича. — Ко мне сегодня во сне приходила Вика.
— Она тоже ко мне часто приходит.
— Она не хочет, чтобы я ночевала в ее комнате.
— Ей придется привыкнуть, — пьяным голосом
проговорил Лев Борисович и, взяв мою руку, слегка ее сжал. — Послушай, Света, а
ты что-нибудь понимаешь в бизнесе?
— Я?!
— Ты.
— Зачем вы спрашиваете? Вы сами знаете. Как я
могу в нем хоть что-то понимать?
— А хочешь, я тебя научу?
— Хочу.
— Мне кажется — ты способная и у тебя
получится. Я бы хотел успеть тебе передать все свои знания и весь свой опыт.
Послушай, помнишь, ты мне рассказывала о том, что твой отец баян пропил?
— Ну, да. Так оно и было.
— Значит, ты играть на нем умеешь?
— Умею.
— Сыграй мне. У меня жена-покойница хорошо на
баяне играла. Он в кладовке лежит. Вот здесь, справа. Я к нему даже не
притрагивался.
Я пошла в кладовку, вынесла оттуда баян и
принялась его настраивать. Потом я обратилась к Льву Борисовичу и спросила:
— Что сыграть?
Давай нашу, народную! — махнул рукой он. —
Каких бы высот мы ни достигали, все равно мы все из народа!
— Точно, — кивнула я и запела: — «По Дону
гуляет казак молодой…»
Лев Борисович подпевал мне и, когда эта песня
была спета, мы запели другую:
— «Степь да степь кругом…»
В доме зажегся свет. Но ни разбуженная
горничная, ни охранник не посмели потревожить нас. Уж больно задушевно мы пели.
— Я научу тебя бизнесу! Ты завершишь мое дело!
У тебя все получится! — кричал Лев Борисович и горланил песни. — Умирать, так с
музыкой. Света, когда я буду умирать, ты сыграешь мне что-нибудь на баяне?!
— Боже, ну что вы такое говорите!
Подумав, что Лев Борисович просто чересчур
пьян и говорит то, что вправе говорить сильно пьяный человек, я помогла ему
подняться и отвела его в спальню.
— Я должен завершить свое дело, — твердил он,
пока я снимала с него пиджак.
— Конечно, должен! — соглашалась я, укладывая
Льва Борисовича в постель.
Моя жизнь переменилась всего за один день. На
следующий день Лев Борисович предложил мне поехать с ним на работу для того,
чтобы я могла познакомиться с его корпорацией.
— Только ты прости, но я буду называть тебя
иногда Викой, — сразу предупредил меня он и опустил глаза.
— Я не против. Для меня это даже большая
честь, — призналась я и села вместе с Львом Борисовичем в машину.
Как только мы отъехали от дома, Лев Борисович
наклонился ко мне как можно ближе и прошептал на ухо:
— В своей корпорации я представлю тебя как
свою дочь от первого брака. В конце концов никому не известно, сколько на самом
деле у меня было браков. Пусть люди думают, что я был женат дважды и что у меня
еще есть дочь. Если я тебя не представлю в качестве своей дочери, то мои
сотрудники будут думать, что ты моя любовница, охотница за моим наследством, и
к тебе не будет должного уважения. Пусть думают, что ты носишь фамилию матери.
И, пожалуйста, называй при сотрудниках меня папой.
Я почувствовала, как бешено стучит мое сердце,
и, задыхаясь от волнения, произнесла:
— А у меня отчество — Львовна.
— Что?
— У меня отца Львом зовут. Я по паспорту
Светлана Львовна.
Мы с Львом Борисовичем взялись за руки и от
души рассмеялись.
