«Ленивые какие-то грабители попались», — говорила Таня.
«Торопились, наверно», — отвечал Данилин.
Но вот где они не ленились и не спешили, где потрудились на славу, так это в данилинском кабинете. Выпотрошили все — от ящиков письменного стола до книг на полках. Причем из некоторых книг неизвестно зачем были даже страницы вырваны, а с других обложки оторваны. По злобе, что ли?
И вся эта бумажная каша — вся жизнь Данилина, всякие его журналистские и литературные наброски, записи, дневники, ценные книги — все это теперь валялось на полу, и совершенно невозможно было понять, что пропало, а что нет, и с чего теперь начинать разборку этой ужасной кучи, на которую невозможно было смотреть без содрогания.
Но, может быть, хуже всего было омерзительное ощущение, что их частная жизнь подверглась надругательству, что домашний уют навсегда уничтожен, растоптан. «Меня будто изнасиловали», — прошептала Татьяна. «Меня тоже», — ответил Данилин.
Но Таня посмотрела на него отчужденно и сказала грустно: «Доигрался…»
«Ты меня винишь?» — изумился Данилин.
«Не виню, но…»
Таня не стала объяснять, что «но», зато объявила, что уезжает ночевать к матери. А Данилин остался разбирать то, что осталось от его кабинета. Более печального и какого-то обреченного занятия он в жизни не испытывал. Обреченного в том смысле, что, даже проделав весь этот гигантский, нескончаемый труд, прежнего все равно было не восстановить.
И еще была печаль и тоска, что Таня, вместо того чтобы объединиться с ним, Данилиным, перед лицом общей беды, вдруг, наоборот, отшатнулась от него еще дальше и даже уехала к матери — а это была крайняя форма выражения недовольства мужем. Она часто прибегала к ней в разгар кризиса, поразившего их семью. Но теперь, когда они пытались потихоньку из него вырулить, снова все слепить вместе, отъезд к матери показался Данилину нечестным приемом, ударом ниже пояса. И с какой стати Таня его винит в ограблении!
Конечно, можно предположить, что оно как-то связано с тем английским письмом, будь оно неладно. Ведь Данилин нарочно не скрывал, что у него дома хранится копия, и массе народа об этом рассказал. Но все же письмо это окаянное не план же острова сокровищ, как кто-то метко выразился. И не координаты затопления испанского галеона с тоннами золота на борту. И даже не компромат на какого-нибудь кремлевского сановника. А всего лишь какая-то сомнительная байка времен «холодной войны».
Нет, можно поверить, что «они», те, не в восторге от копания в этой истории… Но не настолько же, чтобы устраивать такую дорогостоящую, сложную и рискованную операцию! Нет, ну в самом деле, нелепо предполагать такое даже!
Данилинский друг детства, сделавший карьеру в каком-то техническом управлении КГБ, объяснял ему в свое время, что распространенные среди населения опасения подслушки чаще всего необоснованны и даже нелепы. Не потому, что власть КПСС и органы щадят своих граждан или блюдут законность — нет, вовсе нет. Но это дело очень дорогое! А граждан слишком много! И рады бы всех держать под колпаком, но техники-то, тем более приличной, профессиональной, на всех не хватает! И операторов такой техники тоже — вот ведь беда! А потому приходится использовать имеющиеся ресурсы с большим разбором, в каких-то уж особенно волнующих власть или контрразведку делах.
Вот и в данном случае, думал Данилин, это же какого уровня требуется решение и распоряжение, чтобы этакое проникновение с ограблением учинить и ради чего? Даже если письму верить, то неужели такая мелочь доисторическая может иметь какое-то государственное значение? Ну, никак она не тянет на операцию такого масштаба. Да еще срочность, срочность-то какая! Два дня всего прошло, и уже, пожалуйте, все случилось! Нет, не может быть. Не надо умножать число сущностей — то есть искать какие-то заумные объяснения обыкновенным вещам.
Сколько таких квартир грабят в столице каждый день? Десятки, наверно, если не сотни. Зачем их грабят? Чтобы золотые кольца и ожерелья изъять и модную технику. И никакие замки никого и ни от чего не спасают.
А с чего кабинет так изуродовали? Так, ясное дело, думали, что у него, как у крутого мужика, где-то в книгах наличные запрятаны. Вон ведь у какого-то депутата недавно именно в библиотеке миллион долларов нашли! Насмотрелись бандиты теленовостей и ринулись кабинеты потрошить.
Так что нечего огород городить и фантазировать. Совпадение, каких в жизни — сколько угодно.
Но если так, если письмо ни при чем, то в чем его, Данилина, вина? Почему Таня так странно реагирует на то, что случилось? Почему — доигрался? До чего он доигрался и в каком смысле? «Несправедли-и-иво!» — хотелось заныть ему, как в детстве.
Так думал Данилин, собирая по обрывкам и клочочкам свою поруганную, порушенную жизнь. А в три с чем-то ночи вдруг раздался телефонный звонок.
— Не спишь? — спросил неуверенный Танин голос.
— Нет, осколки склеиваю, — отвечал Данилин, стараясь не подать виду, как он обрадовался.
— Ну и как? Получается?
— Так… не особенно…
— Ну, хочешь, я приеду?
Данилину хотелось крикнуть: ну конечно, вызывай такси и приезжай, скорей, скорей, немедленно, пока еще что-то можно склеить!..
А потом подумал: «Что за вопрос идиотский — хочешь, приеду? Это как великое одолжение надо понимать? В такой-то момент несчастный?»
А вслух сказал холодно:
— Не стоит, я думаю. Не вижу смысла.
— Ну как хочешь, — сказала Таня и повесила трубку.
«Какой-то характер у меня стал бабский», — думал Данилин, шаря в бумажной куче и пытаясь нащупать там вторую половину от пополам разорванной фотографии.
9
Следователя звали Евгением Пантелеевичем, и фамилия у него была замечательная — Бережный. В его надежные руки Данилина передали после того, как он на приеме пожаловался начальнику Городского управления, что вот, дескать, райотдел явно с расследованием не справляется, целая неделя после ограбления прошла, а ничего не происходит. И вот теперь его пригласили на Петровку, но, войдя в кабинет, Данилин сразу почему-то понял: зря он жаловался, ничего хорошего из этого не выйдет. Может быть, все дело было в том, что над начальником городской милиции в то время уже сгущались тучи. Его, кажется, собиралась слопать некая могущественная группировка. А потому его заступничество могло запросто иметь обратный эффект. По крайней мере, прием, оказанный Данилину Бережным, ничего хорошего не предвещал. В лучшем случае это была напрасная потеря времени.
Сидел Бережный при этом в давно не видавшей ремонта холодной комнате, в которую непрерывно вбегали люди, у которых были какие-то срочные дела. И все они приставали с какими-то непонятными вопросами к его соседке по кабинету, Люсе.
Люся была смазливая и кокетливая, и Данилин быстро догадался, что мужская часть отдела просто ищет предлога для того, чтобы лишний раз с ней пофлиртовать. Только Бережный не обращал на нее никакого внимания. Похоже было, что между ними кошка какая-то пробежала. «В чем дело, интересно? Может, они бывшие любовники?» — подумал Данилин. Но мысль эту развивать не стал. Остановил себя: «Чуть что, тебе именно это в голову лезет… банальщина… служебный роман, потом мужик возвращается к жене, любовница злится, а деваться друг от друга некуда…»
