Ну а насчет недостатков фигуры и прочего — тоже сильно преувеличено, хотя опять же небольшая доля истины есть.
Так размышлял Данилин, как всегда, не зная, как себя вести в таком случае — резко Ольгу оборвать? Запретить ей подобные разговоры? Вроде бы так должен поступить порядочный человек. Но разве он, Данилин, перед Ольгой не виноват? Разве не поклялся он, после того как они расстались, быть с ней терпеливым и внимательным, безропотно сносить мелкие и крупные уколы и так далее? И принимать их как вполне заслуженное наказание? Тем более что работать вместе надо и даже, может быть, газету вместе спасать…
Кроме того, было и еще одно обстоятельство, в котором Данилину было стыдно самому себе признаваться. Но, если быть до конца честным, разве не щекочет слегка самолюбия, что вот такая сильная и привлекательная женщина, как Ольга, так из-за него с ума сходит? Такие сильные эмоции, такую ненависть к сопернице испытывает, что не может даже полностью с собой совладать? «Это нечто атавистическое, и у нее, и у меня, — утешал себя Данилин, — а с древними инстинктами, на генетическом уровне заложенными, бороться сложнее всего».
И еще Данилину очень хотелось сказать: «Оля! Ты такая красивая! Такая сексапильная! Такой потрясающей женщины у меня не было никогда и, разумеется, уже не будет! И мне тоже очень грустно, что мы расстались. И все, что было, вспоминается как невероятный, сладкий, волшебный сон. Но разве не были мы безумно счастливы? Разве не бредили наяву, не впадали в опьянение от близости друг друга, не хохотали как оглашенные часами напролет — до изнеможения, до слез? Куда же это счастье подевалось? У меня оно осталось, я его никогда не забуду, это теперь часть моей жизни, может быть, даже самая яркая и острая… Умирать буду — вспомню и станет легче. Неужели у тебя нет ничего подобного, неужели ты все это в себе перечеркнула?»
Но ничего этого вслух Данилин не говорил, а сам себе отвечал: «У женщин это по-другому, видно, устроено. Не могут ничего позитивного эти воспоминания у нее вызывать, наоборот. Чем лучше было тогда, тем хуже сейчас, тем горше и обиднее. Поэтому лучше даже и не напоминать ни о чем, а терпеть, терпеть и терпеть».
Но когда Ольга заходила слишком далеко, его, конечно, коробило. Как сегодня, например.
— Ну и зачем, скажи, тебе твоя вислозадая голову морочит?
Тут терпение Данилина лопнуло.
— Слушай, так не пойдет! Ты сама себя унижаешь, когда говоришь в таком тоне. Это невозможно. Я и Тане не даю оскорбительно говорить о тебе.
— Вот уж не поверю! То есть, может, ты что-то такое и бурчишь себе под нос, но станет она тебя слушать, как же!
— Можешь не верить. Но если что-то неподобающее говорится, я просто прерываю разговор и ухожу в другую комнату. И, кстати, ей до тебя далеко — по остроте выражений. Уйти из собственного кабинета я не могу. Так что придется выйти тебе.
— Нет, но я просто хотела сказать…
— Нет, не буду слушать! Извинись или уходи!
Ольга смотрит недоверчиво: насколько серьезно сердится Данилин? Кажется, на этот раз всерьез.
— Ну ладно, ладно, извини. Не сдержалась, но пойми: ты совершаешь большую ошибку. И зря ее слушаешь. Она не понимает, видимо, что выставляет тебя на посмешище… Да над тобой уже полредакции хихикает… Тоже мне, нашел шпионский триллер…
— Погоди, погоди, — прервал ее Данилин. — Татьяна здесь совсем ни при чем.
Ольга морщится: даже просто звук этого имени вызывает у нее глубинное раздражение. Сама же она просто не может себя заставить его выговорить. Говорит: «она», «ее», «у нее». Или вот: «вислозадая». Гадость какая…
Но примерно то же самое было и с другой стороны. Таня, правда, до оскорбительных эпитетов не опускалась, сказывается все же воспитание, как-никак в семье профессора росла, а не в далеком армейском гарнизоне. Но тоже никогда не могла сказать: «Ольга». Тоже употребляла местоимения. А еще придумала странную географическую кличку — называла ее «Австралия». Потому, кажется, что как-то случайно услыхала, как та с восторгом рассказывала о своей поездке в эту страну.
Данилину нужно было срочно придать разговору какое-то другое направление.
— Ну послушай! Разве не пригодилось бы нам сейчас хорошенькое расследование? С продолжениями, в нескольких номерах, а? Со всякими такими подробностями загадочными?
— Чепуха! Никого эти байки времен «холодной войны» больше не волнуют…
«Нет, у Ольги поддержки я не найду. Для нее теперь вся эта история накрепко связана с Татьяной. Но и с другой стороны — будто зеркальное отражение. Таня тоже теперь ни за что не отступится, потому что Ольга стоит на противоположном. Заочная дуэль какая-то. Только этого мне не хватало!»
Но по инерции продолжал попытки Ольгу уговорить.
— Представь себе на секунду, что то, что описано в письме, произошло в действительности. И вообрази, что этого Карла на самом деле похитили и вывезли в Союз. И что он все еще жив, и мы сможем его найти… И привезем Джули сюда с дочерью и устроим им встречу. И напечатаем фотографии. И серию очерков с продолжением в нескольких номерах. Да разве не круто?
— Да не так чтобы очень. У нас тут девальвации, гиперинфляции, попытки переворота, обстрел парламента. Зарплаты годами не платят. Кому нужны в такое время старые шпионские сказки?
— Ну почему же непременно — сказки?
— А потому! Я тебе тоже шпионскую историю расскажу про моего дядю Сережу-покойника.
— Это сводный брат твоего отца, кажется? — обрадовался Данилин передышке. Пускай, пускай новеллу какую-нибудь расскажет, может, отвлечется и успокоится.
— Да, он был на много лет его старше. После войны, при Сталине еще, жил в Баку. Так вот однажды приходит он домой со своего нефтехимического завода и говорит Миле, жене своей, шепотом: вызывали меня сегодня кое-куда. Куда — кое-куда? Не понимает жена. Туда, куда надо, в органы! Мила чуть в обморок не падает. А дядя Сережа ей говорит: предлагают мне сотрудничать — чтобы я время от времени специальные задания в Иране выполнял. Я же химик по образованию — ты понимаешь… Ну и что ты? — спрашивает жена. Не знаю, не знаю, сказал, что подумаю. А они? А они говорят: думай быстрей, а то пожалеешь. Испугалась Мила окончательно и стала мужа уговаривать: соглашайся, в Иране, может, и опасно, но с КГБ поссориться — это намного, намного опаснее!
— Эта организация в те годы МГБ называлась — Министерство госбезопасности, — встрял Данилин.
— Не сбивай! Какая разница — КГБ, МГБ… Одно и то же.
— Извини, действительно несущественно. Их сто раз переименовывали. Так что твой дядя Сережа? Согласился?
— Ну, вроде как, да. Уговорила его тетя Мила. А он все ходил озабоченный такой, хмурый и повторял: «Может, не стоит, а? Может, отказаться? Я же могу не справиться!» В общем, колебался, колебался, потом сказал с отрешенным видом: «Ну, раз ты так считаешь…» Дескать, на что только не пойдешь ради семьи и жены. «Только ты никому никогда ни слова! А то сама понимаешь… И лишних вопросов мне не задавать». И с тех пор повелось: пару раз в месяц, а то и чаще, собирала ему Мила чемоданчик, курочку в дорогу, и он исчезал — когда на несколько дней, а когда и на неделю.
