Но Карл тем временем не подавал ни малейших признаков пробуждения. Сколько же он будет спать? Это же ненормально. И какой сон странный, действительно похожий на горячечный бред. С вскриками этими жуткими… Может, врача вызвать?
Джули почему-то была уверена, что Карлу эта идея не понравилась бы. Он ни разу на ее памяти к докторам не обращался. Как-то, кажется, не очень их уважал. Отзывался иронически. Лечил себя и Джули сам — от гриппов и других вирусов, не говоря уж о всяких банальных порезах, ожогах, гематомах. Действительно в медицине разбирался. Впрочем, он разбирался почти во всем, и это всезнайство иногда Джули раздражало. Должен же всему быть предел.
За раздражением скрывался страх, который никуда не уходил, как она ни старалась. Чудовищное подозрение, что она вообще ему не пара. Что у них — как это у французов называется? — мезальянс.
Мало того что он красавец, хоть в кино снимай, так еще и блестящий, объездивший весь мир космополит, полиглот, источник неистощимого запаса анекдотов и невероятных историй. Она — скромная провинциалка, пусть и относительно хорошенькая, школьная учительница начальных классов по образованию, превратившаяся волею случая в агента по торговле недвижимостью. Что может быть прозаичней, приземленней, провинциальнее этой профессии?
У него был мягкий, смешной, милый акцент. Из-за него и сам он казался тоже мягким, забавным, пушистым. Добрый великан. Добрый супермен.
Со временем этот акцент сам по себе стал ей казаться признаком изысканного ума. Но помимо родного немецкого, он свободно говорил еще на множестве языков, Джули даже не была уверена на скольких. Он отшучивался. Нес чушь. Как-то Шанталь к нему пристала, скажи, папа, сколько языков ты знаешь? Он ответил: двенадцать. Нет, четырнадцать. Или шестнадцать. Двадцать три! Забыл сколько. И смеется. Заставил Шанталь повторять — это он цифры с ней разучивал. А вообще, говорит, это шутка, конечно. Если столько языков знать, голова лопнет. И страшно забавно показал, как глаза из орбит вылезают, как переполняется, распухает голова. Шанталь даже испугалась сначала. А потом захохотала. И всем подружкам потом демонстрировала, как это бывает, когда от иностранных языков лопается голова.
Однажды Джули подошла к телефону — женский голос с певучим акцентом спросил: «Можно поговорить с Карлом?» — «А кто его спрашивает?» — «Это Мадрид, Журнал «Ола!».
Карл взял трубку и принялся бойко издавать красивые межзубные и слегка шипящие звуки, причем с пулеметной скоростью. Закончил разговор: доволен ужасно, ему большой фоторепортаж заказали. Джули спрашивает: ты же говорил, что ты итальянским владеешь? А это ведь испанский был, не так ли? Да, отвечает Карл, разница невелика…
Ну да, невелика, конечно… А с французским тоже? Болтал неделю назад с редактором из «Пари-матч», так стекла в буфете дрожали от раскатистых картавых «р» и носовых «н». А может, от итальянского до арабского рукой подать? Ну, нет, арабский — это, конечно, нечто особенное. Грамматика там непростая, корневая система, пятнадцать пород глаголов, но употребляются, к счастью, в основном только десять…
— Ну, слава богу, что только десять, — говорила Джули, — а то я уже беспокоилась…
— Не ерничай, действительно трудный язык для европейца, — говорил Карл.
— Трудный язык? То-то ливиец Мунтазар, единственный на весь город араб, говорит, что такого красивого произношения, как у тебя, ни у одного иностранца никогда не встречал…
— Ну это… Это был такой период, после школы, сидел без работы, делать было нечего, скучно, вот взял и выучил.
— Ну да, да, конечно. Выучил от делать нечего арабский. Так, между прочим. После школы.
А вот греческого он не знал вовсе. Так, может быть, несколько фраз. Объяснял ей с Шанталь, чем греческие буквы отличаются от латинских. Что такое альфа и омега.
А ведь она в начале их знакомства была на самом деле уверена, что он грек! Сама себя убедила. Идиотизм полный. Начиталась Фаулза, заколдовал ее маг Морис Кончис, вот она и вообразила себе невесть что.
— Я — грек? — Почему-то это казалось Карлу ужасно смешным. Он так заразительно хохотал, что и она не выдерживала, начинала смеяться вместе с ним и долго не могла остановиться. Ну и Шанталь, если при разговоре присутствовала, тоже присоединялась.
Как-то раз растрогал Джули, стал ее расспрашивать про Фаулза и про ее любимый роман «Маг». Сказал:
— Я ведь так понимаю, что мы ему обязаны тем, что мы вместе?
Стал листать книгу перед сном. То ли пять минут, то ли десять. На следующий день еще немножко полистал. И, кажется, на третий еще чуть-чуть. Потом говорит:
— Ты мне неправильно рассказала. Чтобы спасти односельчан, Кончис не просто должен был тех двух партизан убить. Немцы хотели, чтобы он забил их насмерть прикладом автомата — на глазах у всех.
— Какая разница!
— Огромная! Нажать на гашетку — это одно. Пуля летит мгновенно и делает свое дело как бы отдельно от тебя. Бить — до смерти — беззащитного человека по голове прикладом, видеть кровь, слышать, как он кричит и как ломается его череп, — совсем другое. Помнишь: сначала Кончис согласился — когда думал, что ему придется просто стрелять. Но потом обнаружил, что немцы не дали ему патронов. И вот эту цену он не готов был заплатить. От этого он отказался, даже под страхом смерти. Готов был погибнуть, но случайно жив остался. А восемьдесят человек заложников обрек на смерть.
— Да, — согласилась Джули. — Ты прав. Как-то у меня в голове все перемешалось. Наверно, мне хотелось, чтобы он отказался убивать любым способом. Это было бы, может быть, и неправильно, ведь заложники все равно тогда погибли бы… но в этом была бы последовательность. Своя правда. А вот такое чистоплюйство… Непонятно, как к нему относиться.
— Но в этом тоже есть своя правда! — вдруг горячо стал возражать Карл, — Джули даже удивилась. Обычно он избегал разговоров на морально-нравственные темы, отшучивался, прятался за иронией. А тут вдруг так серьезно. Что-то его в этой истории задело. — Ты помнишь, что там с этими партизанами немцы сделали? Одному гениталии вырвали. Другому рот выжгли. Застрелить их — было бы актом милосердия. Да еще восемьдесят своих односельчан тем самым спасаешь. И совсем другое — отбросить все человеческое, забивать этих же несчастных людей насмерть прикладом у всей деревни на глазах. Сам Кончис не стал бы себя уважать после этого. И никто в деревне, даже спасенные им люди, тоже бы его больше не уважали. Между этими двумя видами убийства — огромнейшая дистанция. Я не утверждаю, что он был прав… В той ситуации не было хорошего варианта выбора. Нет, даже терпимого не было. Что бы он ни сделал, он все равно был бы проклят. Но тогда остается что? Следовать инстинкту. Своей сущности. И знаешь что? Такого рода выбор в жизни иногда на самом деле приходится делать. Между одним гнусным образом действий. И другим, не менее гнусным. А третьего не дано.
Тут Джули перепугалась, и Карл решил успокоить ее:
— Ну это я так, теоретически… Раз уж ты меня Кончисом объявила. Магом, то есть.
