А Джули звуки русского языка завораживали: и интересно, и жутко почему-то тоже. По ее просьбе принесли разговорник; но кириллицу она не успела освоить, а в латинской транслитерации получалось что-то нелепое, она не могла поверить, что люди издают такие звуки. Да и те фрагменты, которые она слышала, казались ей гораздо мелодичнее.
— Что такое «стреножить»? — спрашивала она Карла.
— Боже мой, — изумлялся он. — Где ты это услыхала?
— Не помню… где-то на улице…
— В музее, наверно… Это значит, так ноги коня связать, чтобы он мог пастись, но не мог ускакать. Слово архаичное. Сейчас редко употребляется.
А Джули смотрела на него с сомнением: ей показалось, что «стреножить» значило что-то совсем другое. Или она ослышалась? Так ведь часто бывает с иностранцами.
В России ей вдруг показалось, что чары Карла развеялись, и она снова стала самой собой. Он говорил ей потом, что и коллеги его встревожились. По крайней мере, лысый с живым лицом, которого Карл называл «Второй».
Начальники, в том числе самый главный, Первый, самый важный, в очках, наперебой ее хвалили, говорили Карлу, как она им понравилась. Третий даже выразил уверенность, что она — готовая разведчица, видите ли. («Ну и бред!» — сказала Джули, когда услышала об этом в Фолкстоне две недели спустя.) Надо бы, полагал Третий, поскорее отправить ее подучиться азам, и им с Карлом можно начинать серьезно работать вместе. Потому что выдержка у нее прекрасная, ничем ее не собьешь, не заставишь выдать себя или Карла. Как это было с эпизодом с именем Юра. Первый был очень впечатлен ее реакцией. И ее равнодушие к королеве очень понравилось. («Это вовсе не равнодушие, просто пить за нее мне показалось абсурдным!» — воскликнула тут Джули. Но Карл только отмахнулся: пусть думают что хотят.)
Так что все пели ей дифирамбы. Но Второй, в разговоре один на один, вдруг тихонько сказал Карлу: «Тебе не кажется, что ты теряешь над ней контроль? Ты же говорил: стопроцентный. А что-то непохоже». Карл пожал плечами, сказал: последствие шока. И был, конечно, прав. Потом он добавил: пройдет.
И вот в этом-то он ошибся.
Поездка в Россию повлияла на нее странно. В Кремле было интересно, но и страшно, потому что, в отличие от всех остальных исторических дворцов, здесь ощущалось некое сильное, зловещее поле. Дыхание огромной, абсолютной, беспощадной власти. Карл сказал потом: тень Сталина витает. Но Джули не согласилась: не только Сталина. А Иван Грозный? В Третьяковской галерее ей показали эту потрясающую картину, на которой он убивает своего сына. Особенно выражение лица царя ее поразило — человека, на секунду ужаснувшегося своей собственной жестокости. Но ясно, что именно на секунду. Через несколько мгновений он это преодолеет. Она никак картину эту забыть не может — закрывает глаза и видит. И это впечатление наложилось у нее на Кремль. Ведь это в Кремле происходило, разве нет? Вообще — там же столетия кровавых правлений. И еще и Лобное место рядышком… Бр-р! Но разве не так же в Версале или в Тауэре? Нет, не так, говорила Джули. В Версале все легкомысленней. В Тауэре все покрыто мхом веков — древняя музейная старина. Смотришь с почтением, но не страшно. Абстракция. А в Кремле как будто прикасаешься ко всему физически. Жутко сознавать, что где-то недалеко, за стенкой, может быть, и сейчас решаются судьбы гигантской страны. Да что там страны — возможно, земного шара! Сидят за столом люди вроде того, вчерашнего, очкастого, и вежливо обсуждают, не уничтожить ли половину человечества? Ведь это в их власти. Если они так решат, никто их не сможет остановить! В ту самую минуту, когда она любовалась старинными костюмами в Оружейной палате, где-то совсем рядом, может, обсуждались планы ядерного удара по Англии, например. Веками здесь цари повелевали жизнью и смертью миллионов, и теперь тоже. Наверно, это ощущение преемственности, непрерывности власти поддерживается умышленно, предположила Джули. Не знаю, говорил Карл, не знаю, никогда не задумывался.
Вот это «не знаю» — это тоже было что-то новенькое в их жизни. Раньше для него это были запрещенные слова. Он, по определению, знал все. И Джули свято в это верила. Он был абсолютным суперменом. Почти богом. Для него не было невозможного. И никто из простых смертных не мог с ним сравниться.
А теперь вдруг все переменилось. Это он нарочно, вдруг догадалась Джули. Он сам выключил чары. Снял волшебство. Мог попытаться восстановить свой контроль, как на это, конечно, надеялись его начальники в Москве. А он не стал. Почему, почему? Очень важно было получить ответ на этот вопрос.
И она взяла его и спросила. Через несколько дней после их возвращения из России.
Она была все еще сама не своя тогда. Не отошла от шока. И даже две недели на крымской даче, где они якобы должны были полностью расслабиться и отдохнуть, не очень помогли. Все равно они шагу не могли ступить без охраны. Любая вылазка за пределы виллы — целая военная операция. Да и на самой вилле то же ощущение, что за каждым твоим шагом следят. Каждое слово слушают.
Как-то раз, когда Карла не было рядом, она вдруг взяла и спросила охранника: «Не знаете, что означает по-английски «стреножить»?» Он испуганно вылупил глаза, забормотал: «Извините, не знаю». Как это может быть, что не знает?
А потом было обратное путешествие с нелегальными паспортами через границы. Опять одна, без Карла, который задержался в России. Почему-то Джули нервничала на этот раз гораздо больше. Вдруг до нее дошел весь ужас того, что она делает. Ей казалось, у нее так тряслись руки, что иммиграционный контроль непременно заметит. И ее тут же арестуют, разоблачат. Если бы ее видели в тот момент начальники Карла, они бы совсем в ней разочаровались.
Повезло, что ее вдруг вирус какой-то поразил. Она утрированно чихала, кашляла, вытирала слезящиеся глаза — и ее пропускали беспрепятственно. Трясущиеся руки тоже проходили как симптом гриппа. Болезнь пригодилась ей и в Англии: она совсем не была способна в первый момент что-то рассказывать друзьям и тетушке про выдуманную поездку по Франции. А так она слегла на неделю в постель, все от нее и отстали.
А она лежала и думала, думала…
А потом случилось вот что. В телевизионных новостях сообщили о высылке группы советских дипломатов. За деятельность, как было сказано, несовместимую с их официальным статусом. Еще совсем недавно Джули пропустила бы эту информацию мимо ушей. Но теперь она жадно ловила каждое слово.
На следующий день скупила все газеты. Они много писали об истории советского шпионажа в Англии. Она внимательно вчитывалась в эти статьи, но не могла понять, каким именно образом это может быть связано с Карлом. И кроется ли в случившемся угроза?
Некоторые газеты связывали высылку с недавним бегством на Запад высокопоставленного офицера КГБ, который, как предполагалось, знал всех своих коллег в Лондоне.
Когда Карл наконец появился, усталый и какой-то замедленный, она приготовила ему подборку статей. Он небрежно посмотрел, сказал: «Ах это… Да я в курсе… Но меня — нас с тобой — это никак не касается». Шепнул на ухо: «Мы по другому ведомству».
