– Посиди, дорогая, я сейчас.
– К-куда? – свинство, когда даже твой убийца спешит сбежать.
– За шубой твоей, куда же еще.
Сашку нежно погладили по щеке. А может, и не убьет? Он ведь не дурак. Если убить, то расследование начнется. Менты. И этот, который такси вызывал. Гардеробщик.
Свидетелей много… и, значит, Сашке действительно хотят помочь. Поэтому она не стала сопротивляться, позволив натянуть на себя полушубок. И в машину усадить позволила. Ехать было долго, и Сашка, положив голову на плечо своего спутника – жаль, что перед глазами все еще плыло и бултыхалось, – уснула. Очнулась она уже в квартире.
С нее стягивали туфли и заботливо разминали затекшие ноги.
Вот почему она решила, что все козлы?
– Ты не козел, – сказала Сашка человеку, чье лицо по-прежнему было пятном.
– Точно. И даже не баран.
Смеется? Пускай.
Ей бы до кроватки добраться… не пустили.
– Сначала умыться, дорогая. И платьице снимем.
– Секса хочешь?
– Не сейчас. Пьяная женщина выглядит жалко.
Вот же моралист фигов. И вообще, Сашкино дело предложить. Другие небось не отказывались. Он умыл Сашку и, от одежды избавив, отвел в спальню.
– Давай, ложись.
Она попыталась сказать, что не желает спать одна. И вообще это гадко, бросать голую женщину в кровати, но мысли опережали язык, и тот заплетался.
– Завтра поговорим, – пообещали ей, заботливо накрывая одеялом. – Обязательно поговорим…
Человек постоял некоторое время, убеждаясь, что Сашка спит. Прикрыв дверь в спальню, он занялся второй комнатой. Не обыскивал, скорее осматривал, позволяя себе заглядывать и в ящики, и в книги, и в серенькие папки, где Сашка хранила счета.
Спальню он, впрочем, тоже не оставил без внимания, дождался лишь, когда Сашка уснула. В ящике под кружевными трусиками, так и оставшимися в коробке, нашлась стопка стодоллоравых купюр, перетянутая резинкой.
Квартиру человек покидал в приподнятом настроении.
Сашка слышала, как в комнату вошли. Сон ее, несмотря на состояние, был чутким. Она обрадовалась даже – он передумал. Теперь она точно знала, кто ей помог.
И как это раньше не смотрела на него?
Леха, Леха… как будто на нем мир клином сошелся. Есть и кроме Лехи достойные люди.
Сашка перевернулась на спину и ногой, словно бы во сне, стащила с себя одеяло. А что, кто еще позаботится об одинокой женщине, кроме нее самой? Фигура у нее красивая, особенно грудь. Живот тоже хорош. И ноги… ноги – Сашкина гордость, можно сказать.
Матрац прогнулся под весом еще одного человека. И холодная ладонь скользнула по щеке. Пальцы прочертили линию от виска к губам, к подбородку и на шею, оттуда – к груди. Сашка, приоткрыв глаза, пробормотала:
– Это ты?
– Я, – ответили ей. И сделали больно.
Боль появилась в груди, резкая, отрезвляющая. Сашка хотела закричать, но та самая, холодная рука прикрыла рот.
– Тише. Скоро все закончится. Смотри, что у меня есть.
Невзрачная бабочка в черной траурной рамке. Сашка видела ее четко – полное волосатое тельце, серые крылья с бурым узором, усы, похожие на антенны, и мертвые черные глаза.
– Это бражник. Вид обычный. Ты их видела раньше, но не обращала внимания. Никто никогда не обращает внимания на то, что находится под носом.
Он коснулся кончика носа, и Сашка поняла, что это прикосновение – последнее в ее жизни. Она умерла быстро, и человек, повернув ее голову влево, достал расческу. Он расчесывал жертву аккуратно, бережно даже, видя в ней ту же хрупкость посмертия, которая была и в мертвой бабочке.
Коробку гость оставил на постели.
Пускай.
Вдруг кто вспомнит. Он очень надеялся, что вспомнят.
Дверь квартиры он оставил приоткрытой.
25 февраля 1745 года. Париж
Бал в честь помолвки юного дофина с испанской принцессой Марией-Терезией обещал стать событием не только этого года, но и многих предыдущих лет, богатых роскошными балами.
Король знал толк в развлечениях.
Конечно, поговаривали, что Его Величество уже несколько утомился прежней вольной жизнью и искал если не успокоения – никто не мог бы заподозрить короля в подобном, – то хотя бы неких перемен.
На бал приглашены были если не все, кто имел доступ ко двору и был хотя бы однажды обласкан милостивым взглядом Его Величества, то весьма и весьма многие.
А поскольку устроители решили разнообразить обычное действо маскарадом, спрятав знакомые королю лица за масками, то распознать, кто же стоит перед тобой, представлялось затруднительным. Конечно, каждый знал, что господин в золотом костюме, богато украшенном драгоценными камнями, с полумаской-солнцем, – это и есть король. Легко было узнать и королеву, оставшуюся верной своей скучной любви к Богу и нежеланию участвовать в забавах, которые она полагала богопротивными… Пожалуй, известны были также некоторые иные маски.
Его Величество, заранее утомленный – он видел многие балы и с каждым разом все больше испытывал усталость от их однообразия, – думал лишь о том, что его жизнь вновь стала скучна. Она словно совершила круг, вернувшись к той точке, с которой он решился на перемены.
Вступивший в брак в пятнадцатилетнем возрасте, Людовик первые годы искренне любил свою жену, которая была старше его на семь лет и отличалась строгим характером. Видит Бог, Людовик старался быть хорошим мужем. Он стал отцом десятерых детей, и с каждым ребенком жена менялась все более, пока однажды Людовик не понял, что дальше не способен уживаться с этой женщиной.
Он устал от политики. Устал от Марии. Устал от детей. От министров. От собственной постоянной занятости… и альтернативой этой жизни возникла иная – яркая, праздничная. Людовик и не предполагал, сколь скучен вечный праздник.
– Ваше Величество, – жена, так и не простившая ему измены, всякий раз не словами, но тоном и взглядом давала понять, сколь несправедлив был его выбор. – Вам и вправду это нравится?
– Да, мадам.
Почти правда.
Золотой сад с райскими птицами в пышных нарядах. Женщины… мужчины… маски… вечное движение, которое, пожалуй, не остановится и после его, Людовика, смерти. Прежде он не думал о таком. Ему всего-навсего тридцать пять.
А он уже устал от жизни.
В груди закололо, но Его Величество приказал сердцу угомониться, решительно шагнув в круговорот чужого веселья.
Танцы. Скольжение под музыку. Сложный рисунок фигур, который редко кто способен ощутить, но многие, выучившие несколько па, воображают, будто обладают умением танцевать.
