– Мадам, вы выглядите очаровательно.
– Как и вы…
Этот мужчина все еще был красив. И сохранит свою красоту на годы, оправдывая данный подданными титул Людовика Красивого, но и сейчас уже были заметны следы увядания.
Он слишком много, слишком ярко жил.
И нажил морщины в уголках глаз. Царственный подбородок провис, а щеки поплыли, грозя к старости поехать брылами или же разрастись. Во втором случае щеки превратятся в этакие подушки, разукрашенные алыми нитями лопнувших сосудов. Полные щеки создают иллюзию доброты их обладателя.
Но король вовсе не был добр. Он разглядывал Жанну с любопытством, свойственным человеку, встретившему нечто в высшей мере забавное. И во взгляде его не было ни искры страсти.
Король устал.
Он заговорил первым, и Жанна поддержала беседу. Слова ради слов… ни о чем… Королевский поцелуй был холоден. Прикосновения – ленивы, и в каждом движении Его Величества ощущалась необыкновенная пресыщенность.
Он как ребенок, уставший от сладостей, но не способный отказаться от еще одного пирожного.
И Жанна, видевшая себя словно бы со стороны, рассмеялась.
Вот ради этого все? Долгие часы перед зеркалом. Манеры. Музыка. Речь. Листы заученных наизусть стихов. И ломота в костях от изящных поз, которые следовало вбить в память тела.
Шарль любил ее, пусть бы и любовь эта пришла не сразу. Король… ему все равно, с кем разделять вечера и ложе. Но Жанна старалась. Она изо всех сил гнала от себя эти позорные мысли, которые сами по себе являлись ересью, и молилась, прося, чтобы вечер скорее закончился.
Он и закончился быстрым прощанием, в котором было ничуть не больше тепла, чем в приветствии. И Жанна бежала домой. Ей было и стыдно, и страшно за себя, за Шарля, за… за то, чему не суждено исполниться. Вряд ли король вновь пожелает увидеть Жанну.
– Я сделала то, что должна была, – сказала она мужу, отводя взгляд. И говоря себе, что он с самого начала понимал, для чего вступает в брак. – Но… кажется, я ему не понравилась.
По лицу Шарля сложно было понять, что он думает. Он не сказал ни слова и впервые за долгое время ночевал вне супружеской спальни. Ночью Жанне снились бабочки. Множество бабочек, чьи крылья были сделаны из золота, метались внутри Жанны, просясь на свободу.
– Но тогда я умру, – говорила им Жанна.
– А зачем тебе жить? Ты же не хочешь делать так, как нужно.
– Кому нужно?
– Нам. Мы сделали тебя красивой.
– И что вам с того, стану я фавориткой короля или нет?!
Жанна прижимала руки к груди, мешая бабочкам пробраться наружу.
– Ничего. Ты сама хотела…
– Теперь не хочу!
– Поздно.
И бабочки все-таки вырвались. Было больно. Проснулась Жанна от кашля, сухого, резкого, удушающего. Она пыталась дышать и не могла.
– Тише, дорогая моя, тише, – как и когда Шарль очутился рядом, Жанна не знала. – Дыши. Вот так, держись за меня и дыши.
Он мягко сжимал ладонями ребра, подталкивая к выдоху, и отпускал, позволяя вдохнуть.
– Прости меня, – сказал Шарль, бережно касаясь волос. – Прости… я не думал, что это и вправду так серьезно.
Жанна заплакала, обняв его. Бабочки не оставили им шанса.
– Жанна, я навсегда останусь тебе другом. Я буду писать письма, и ты мне тоже. Это вынужденная разлука для твоего же блага. И нельзя рисковать жизнью… – он гладил ее по волосам, как когда-то отец, и Жанна успокаивалась.
А боль в груди утихала.
– Завтра я узнаю о том, что думает о тебе король. Возможно, все обстоит не так плохо, как ты решила.
Шарль ошибся.
Все было именно плохо. Его доверенный человек, имени которого Жанна не знала, видимо, действительно был близок с королем, если сумел побудить Его Величество к столь доверительной беседе.
…женщина холодна…
…и неискренна…
…она, несомненно, красива, но эта красота – статуи. Королю требуется живая любовница…
…Король не будет искать новой встречи…
…и Жанне лучше принять во внимание, что Его Величество не любит назойливых дам.
– И как мне быть? – Жанна потеряла покой. В ее глазах появился лихорадочный блеск, свойственный людям потерянным, обреченным. Речь стала нервозной, и движения – резкими. Она ощущала близость болезни и собственную перед ней беспомощность. – Я умру… я умру…
Однажды Жанна вытащила золотую бабочку из шкатулки, вознамерившись раздавить ее: вдруг да поможет избавиться от наваждения? Но не сумела поднять руку. Так и сидела, любуясь узором на крыльях.
Это ведь единственная память об отце…
Отец верил в Жанну. И ей следует отбросить страх, равно как и другие эмоции, чтобы разумом добиться желаемого. Что она знает о короле?
Он устал. И пресытился. Он вечно пребывает в поиске чего-то, не имея названия этому душевному томлению. Он нуждается не столько в телесной любви, сколько в том, что хоть как-то отогнало бы скуку. И Жанна поняла, что именно должна делать.
Это будет предательством, но… разве имелся у нее другой выход?
И Шарль, выслушав сбивчивый рассказ супруги, долго молчал, верно, не находя в себе сил согласиться со столь безумным планом. Но все же кивнул:
– Хорошо. Я надеюсь, что у тебя получится.
– Ты будешь меня ненавидеть?
– За что, родная моя? Да и как я могу ненавидеть тебя. Ты делаешь то, что делаешь, ради жизни. И я счастлив, если такая малость поможет.
Его жизнь разломилась надвое.
Мама. Отец. Комната с окнами во двор. Школа. Уроки. Книги, которые он начал читать, потому что в мамином представлении хорошие мальчики читают книги. Ему очень надо было соответствовать маминым представлениям. Врать оказалось легко. Они так хотели верить, что Ланселот исправился. И боялись, что недоверие толкнет его на путь порока. Так сказала мама, не ему, конечно, но он подслушал. Он имел право знать, что о нем говорят. Поводок доверия оказался удобен. Уйти из дома? Наблюдать за птицами? В рамках школьного проекта? Конечно. Мама рада, что мальчик увлекся наукой. Ему даже купили бинокль и дорогой определитель с яркими иллюстрациями. А он, поддерживая иллюзию, и вправду стал вести записи.
Года не прошло, как он знал всех окрестных птиц.
Вороны. Галки. Грачи, суетливые синицы, голуби и мародеры-воробьи. Зимой – снегири. Клест, залетевший на пустырь случайно. Весной ближе к маю объявлялись ласточки.
