Остановив машину у обочины, Славка включил свет.
На соседнем сиденье было пусто. И сзади тоже, но вот из-под сиденья выглядывал угол коробки.
– Вот же…
Если эта дурында Алина оставила здесь свои духи – а Славка не удивится, что вкус у нее с Кариным схож, – он ей лично голову открутит, и плевать на Лехины возражения.
Коробка оказалась большой и довольно-таки увесистой. Под шелестящей подарочной упаковкой – стало понятно, что вряд ли Алина в курсе этакого презента, – белый глянец картона.
Внутри – перевернутый стакан. Пара колец. И клок белого тюля.
Записка в конверте с голубками: «Наша свадьба будет настоящей».
Славка убрал записку во внутренний карман куртки, а коробку выбросил в ближайший мусорный бак. Потом осмотрел замки на дверцах, убеждаясь, что кем бы ни был поганец, но дубликаты ключей он сделал. И если так, то молчать небезопасно.
А рассказать…
Славка просто-таки ощутил дуло пистолета, прижатое к затылку.
Добраться до дома получилось первым. И загнав машину в гараж, Славка отправился на кухню, потому что знал: Мария именно там проводит большую часть свободного времени. Как по Славке, так времени у нее было с избытком, а кухня привлекала отнюдь не широкими возможностями готовки, но близостью холодильника и пятидесятидюймовой плазмой. Последняя на кухне была на фиг не нужна, но Леха не привык отказывать себе в капризах.
И ладно бы только себе.
Мария сидела в кожаном кресле, поставив на колени пластиковую миску с попкорном, и увлеченно смотрела сериал. Размазанные по экрану лица актеров выглядели гротескно ненастоящими.
– Вечер недобрый, – Славка вытер волосы. – Как жизнь?
– Спасибо, хорошо.
Мария отставила попкорн. Вот эта женщина вызывала у Славки смешанные чувства. С одной стороны, она была определенно на своем месте и не находилось повода упрекнуть ее в неисполнении служебных обязанностей. С другой – Мария не ограничивалась отведенной прислуге ролью. Она лезла в Лехину жизнь, ничуть не стесняясь своего интереса.
– Машенька, расскажи-ка, кто последний раз брал машину Кары?
– Сегодня?
– Не сегодня.
– Кара.
– И кто еще?
– Никто, – она смотрела на Славку совиными круглыми глазами, притворяясь, что не понимает, о чем речь. – Но если что-то случилось, то… вход в гараж свободный.
Как и в дом. Леха открыт всем, кто желает с ним общаться. Нет, не факт, что ключи сделали именно сейчас, вероятно, дубликаты появились еще при жизни Кары… и тогда Славкины нынешние изыскания лишены всякого смысла.
– И доступ к холодильнику тоже, – сказала Мария, запуская руку в миску. – Алина – девочка неглупая. Ей уже интересно, откуда берутся в холодильнике бабочки.
– Когда?
– Утром. Я хотела сказать Алексею Петровичу, но не успела.
Ой ли… а не замешана ли Мария во всей этой истории? Если она помогала, то… то не признается. Кару она ненавидела люто, что, впрочем, не было исключением, скорее уж закономерным следствием Кариной манеры с людьми общаться.
Могла ли Мария помочь избавиться от Кары?
Вполне.
Славик и сам, глядишь, помог бы, но Алина – другое… она безвредная. Точно, именно, что безвредная. Девчонка, которой случилось родиться похожей на другую девчонку. И подловато, конечно, использовать ее в качестве наживки. Леха теперь и сам это понимает.
– Вы посмотрите, – Мария махнула рукой в сторону холодильника, – еще лежит… я вот думала… вы же все отсюда выезжали. Вчера утром. И я по отъезду не заглядывала. Каждый мог. Михаил. Павел. Максим. Юра. Вы тоже…
Спасибо за доверие. Легче стало. Но теперь Славка знает, с чего ему начинать. Все очевидно: если он хочет найти убийцу Кары, то надо сначала найти саму Кару. Настоящую. Вот только подсказывала интуиция, что поиски эти принесут немало неприятных сюрпризов.
На самом деле нож был нужен именно для грибов. Для дела Чистильщик использовал капроновый шнур с узелками. Шнур накидывался на шею. Узелки впивались в ладонь, не позволяя скользить, и оставалось лишь затянуть.
– Туже. Резче, – учил старик, которому на самом деле было не больше, чем отцу Ланселота.
Под широкими штанами его скрываются джинсы, под плащом – тонкая футболка с длинным рукавом. Сапоги в машине сменяются высокими ботинками на тяжелой подошве, а шляпа уступает место красной бейсболке. Но лицо не изменить.
Оно все еще старое.
– В этом городе много грязи, – единственное, о чем он говорит много и охотно, – это предназначение. – Ее видят все и закрывают глаза, не желая понимать: грязь не исчезнет сама.
Он называл себя Чистильщиком, и в этом прозвище не было ничего смешного.
– Скоро я умру, – сказал он как-то, разматывая шнур. Всякий раз он отрезал новый кусок бечевы, вывязывая узор из больших и маленьких узелков. – Судьба несправедлива. Но ты продолжишь мое дело…
– Конечно, – Ланселот солгал.
Ему не хотелось убивать. Смотреть – возможно. Убивать – нет.
– Мы избавим город от грязи.
Чистильщик и вправду в это верил.
– Сколько тебе? – спросил он однажды, и Ланселот ответил правду:
– Семнадцать.
– А выглядишь ребенком. Тебе пора взрослеть.
И взял на охоту. Он так называл дело – охота. Чистильщик выбирал точку – оказалось, их множество. Город пронизывали дороги, и раньше Ланселот не давал себе труда задумываться над тем, сколь опасны трассы и как много на них грязи.
Благодаря Чистильщику увидел.
– Нельзя привлекать внимание, – Чистильщик умел одеваться так, чтобы слиться с толпой. Он начинал с вокзалов, где появлялся время от времени, притворяясь одним из тех, кто ждет поезда. Он бродил по залу ожидания, выползая на перрон, скользя по разношерстной толпе взглядом. Чистильщик безошибочно вылавливал людей, которых именовал «неприкаянными».
Цыгане. Нищие. Бомжи.
С цыганами лучше не связываться. Они всегда держатся стаей.
Нищие, впрочем, тоже. Но здесь имеется шанс выцепить того, кто отбился от группы.
– Это как в природе, – Чистильщик любил рассуждать о предназначении. – Слабый должен умереть, иначе он сделает слабыми всех. А это недопустимо.
Бомжи и вовсе являлись расходным материалом.
– Их никто не хватится. Запомни, пока нет заявления в полицию, нет и дела. Соответственно, никто не будет тебя искать. Или меня. Даже если труп найдут, то спишут на другую мразь…
Себя Чистильщик мразью не считал.
Он был дотошен во всем, что касалось предназначения. И вел тетрадь подробного учета, где записывал не только дату и место совершенного им благодеяния – а разве бывает дело более благое, нежели спасение человечества от грязи, – но и подробности его.
