– Ты стал таким нервным, – заметила мама, вывязывая очередной свитер с норвежским орнаментом. – Тебе следует больше отдыхать.
– Экзамены скоро.
– Я понимаю, но все равно отдыхать надо… я тут Галину встретила. Старую нашу знакомую. У нее дочка выросла, настоящая красавица… а уж умница такая…
Мама давненько не заводила речь про невесту, которой уже пора было бы появиться в жизни Ланселота: не все же ему случайными связями перебиваться? Она понимает, что организм требует своего, но такие связи небезопасны. А вот умная и спокойная девушка, дочь очередной вынырнувшей из небытия подруги, это как раз то, что надо для будущего семейного счастья.
Ланселот точно знал, что счастья не будет. Такого, какого желала бы мама. Но слушал. Притворялся. Считал дни… два месяца – это достаточно, чтобы вздохнуть спокойно? Или лучше выждать три? Четыре… Кара справляется сама. Она звонила, просила не беспокоиться.
Ланселот беспокоился. Но приехать не мог.
Скоро уже.
Разобраться с дипломом. Госами. И заняться собой. Нужно выстроить жизнь, независимую от родителей. И тогда в ней будет место для Кары…
В деревню он явился летом. Приехал на дребезжащем рейсовом автобусе и долго осматривался, пытаясь понять, что же испытывает к этому месту, в котором вырос. Ничего. Пыль. Грязь. Убожество. Собственный дом он долго не мог узнать, а узнав, удивился, ведь дом был больше. Нарядней. Сейчас же – настоящая развалина. А на двери замок.
Он не сразу понял, что замок висит давно: Кара уехала.
Она снова его бросила.
Алина знала, что бабочка очень важна. И достав украшение из коробки, разглядывала его внимательно. Брошь сохранилась удивительно хорошо. Ни трещин на эмали, ни следов сколов, ни даже потемневших участков, которые практически неизбежны.
Время словно обошло эту вещь стороной.
И у Алины закралось сомнение – не подвело ли ее чутье. Но нет, брошь не была новоделом. И следовало признать, что она относилась к числу тех самых странных вещей, которые имеют обыкновение жить собственной жизнью. В существование их многие не верили, но вот Алина помнила еще бабушкины рассказы, а бабушка точно не стала бы врать…
– Ну и что с тобой не так? – Алина разглядывала бабочку под лупой, но смешно было надеяться, что ответ написан на обратной стороне крыльев мелкими буквами. – Рассказывай, а то хуже будет…
Смешно угрожать вещи, особенно когда угрожать тебе природой не дано. И Алина со вздохом бабочку отодвинула. Итак, что она знает?
Вернее, с чего ей следует начать?
С Кары? Или раньше?
Леха не станет возражать, если Алина воспользуется его ноутом. Она подозревала, что он вообще возражает крайне редко, а теперь и вовсе виноватым себя чувствует. И, конечно, так ему и надо, но злиться не выходило.
С ноутом она перебралась на кухню и села у окна, стараясь не думать о том, что еще вчера на кухне была Мария, а сегодня Мария уже в больнице, что тот, кто охотится за Карой, имеет ключи от дома. И пусть бы Леха в срочном порядке поменял все замки, он все равно проникнет. Столь назойливых поклонников Алина еще не встречала.
Леха выполз на кухню ближе к полудню.
– Ты здесь? – он улыбнулся так счастливо, что Алине совестно стало. Ну вот, небось проснулся и подумал, что она сбежала. Поэтому и одетый, небось искать собрался.
– Здесь. Только завтрака нет.
– Ничего. Ты… злишься?
Она бы и рада, хотя бы в профилактических целях, которые, по Дашкиному мнению, способствуют установлению равных отношений, но нет, Алина не злилась.
– Я был не прав. Честно. И я что хочешь сделаю, только… не уходи.
– Не уйду.
– Честно?
Алина начертила на груди крест, как когда-то в детстве.
– Чтоб мне сквозь землю провалиться. Леша, откуда у Кары эта бабочка? Она не простая, а…
– …золотая.
Он взял бабочку за крыло, аккуратно, двумя пальцами, и скривился, точно держал не произведение искусства, но вещь донельзя отвратительную.
– Смотри, – Алина вывела картинку на экран. Портрет Жанны-Антуанетты Пуассон.
Еще не маркизы де Помпадур. И даже не д’Этоль.
Авторство неизвестно, да и многие подвергали сомнению, что изображенная девушка – именно та Жанна-Антуанетта, уж больно невыразительна она была.
– И что? – Леха склонился к самому монитору, даже пальцем ткнул, оставив на миг световое пятно.
Возраст неопределим. Девушке может быть и четырнадцать, и девятнадцать, но на лице, с какими-то размытыми нечеткими чертами, застыло выражение тоски. Бледная кожа, но не фарфоровая, скорее уж восковая, что бывает у свежих покойников. Крупные губы и глаза навыкате. Платье удивительным образом подчеркивает недостатки – слишком узкие плечи и пухлые руки, небольшую грудь, но широковатую талию.
– Бабочка, – Леха все-таки увидел и коснулся желтого пятна на корсаже. – Эта, что ли?
– Думаю, да. А теперь смотри.
Между портретами, по Алининым подсчетам, прошло чуть больше пяти лет. Но Жанну-Антуанетту не узнать. Девушка в платье изумрудного оттенка, который оттеняет белизну кожи, придавая той неземное мерцание. Очаровательное личико лучится светом. Лукавая улыбка. Взгляд, который обещает многое.
– Не въехал, – признался Леха. – Бабочка?
Бабочка была, но…
– Это та же девушка. Жанна-Антуанетта Пуассон, чуть позже – д’Этоль, а еще позже – маркиза де Помпадур. Слышал?
– Ну… бутик такой есть.
Леха отлип от ноута, чтобы уделить внимание холодильнику.
– Ты рассказывай, Альк. А я тут сожру чего… ты будешь?
Будет, но завтрак в Лехином исполнении внушал некоторое беспокойство, и Алина велела:
– Ты садись, а я приготовлю. Сырники будешь?
Творог в холодильнике вроде бы имелся. Сырники Леха одобрил, но все равно стащил сардельку, сыр и вчерашнюю надкушенную булочку. Как ребенок, честное слово.
– Щелкни дальше. Это тоже она. Видишь, опять изменилась?
Алина быстро замесила тесто. Она помнила и следующий портрет, уже не девушки – молодой женщины, чьи черты лица обрели нужное совершенство, слегка подпорченное длинноватым носом. Впрочем, с Алининой точки зрения, этот нос ничуть не портил Жанну, скорее уж привносил в ее образ некую изюминку.
– Красавица, ага.
– Именно, – сковородка нашлась, масло тоже. – Она не была такой уж красавицей изначально. И если разобраться, то она вообще была… никем. Мать – из служащих. Отец – бывший лакей, который сделал карьеру, но разорился и бежал, бросив жену с младенцем. Правда, есть мнение, что настоящим отцом Жанны был другой человек. Он и содержал дочь и любовницу.
