— Да, сахиб!
— Приказание это должно быть исполнено до восхода солнца.
— Хорошо, сахиб!
Арджуна встал и, подойдя к конструкции, составленной из кинжалов в форме горящего пламени, известных под названием канджары, взял один из них и передал Судазе, говоря:
— Вот Кинжал Правосудия. Будь тверд, рази смело и не бойся ничего.
— Приказание брахматмы, — отвечал Судаза, — воля неба.
— И помни, — прибавил брахматма, — тот, кто гибнет при исполнении долга, избавляется навсегда от переселений низшего разряда и получает в Сварге вечную награду… Иди же, и пусть Шива управляет твоей рукой, достойный сын Страны Лотоса!
Факир вышел с соблюдением тех же церемоний, что и предыдущий, крепко сжимая в руке кинжал. Рука его не дрожала и сердце не билось сильнее обычного.
Тогда брахматма позвонил снова, но на этот раз несколько иначе. На зов явился факир Суакапа. Это был несравненный скороход, который перегонял даже лошадь; накануне битвы при Серампуре он сделал шестьдесят миль в двадцать четыре часа, чтобы предупредить Нана-Сахиба о прибытии армии.
— Суакапа, — сказал ему Арджуна, — ты знаешь, что Анандраену из Велура и четырем субедарам было приказано вчера отправиться с приветствием к новому губернатору Французской Индии; беги к дому, где он живет в Биджапуре, и, если он не отправился еще, привези его поскорее в этот дворец. Я должен видеть его сегодня же ночью.
— А если он покинул город, сахиб?
— Ты догонишь его по дороге в Пондишери, он не мог еще далеко уйти; в сумерки у него не были еще закончены приготовления к отъезду.
Суакапа повиновался.
Арджуна отправил еще несколько послов к разным членам общества, которое по своим годам и заслугам могли помочь ему справиться с ужасным положением. В ожидании прихода Утсары он сел к столу; вынув из ящика шкатулочку, взял оттуда семь золотых листьев лотоса и начертал на них семь имен.
План, составленный Арджуной, был самый простой и обычно применялся в случае неожиданной измены членов Совета Семи; не имея времени созывать собрание из жемедаров, брахматма имел право, основываясь на правилах устава, заменить их семью членами общества, самыми старыми и самыми почтенными, какие только будут под рукой. Действуя таким образом на основании данной ему власти, Арджуна начертал на листьях лотоса имена избранных им семи лиц, начиная с Анандраена, старого друга Нана-Сахиба и Сердара, — того самого Анандраена, который из Велура, где он жил, отправлялся в Нухурмур, чтобы предупредить их об опасности; ему предназначал Арджуна титул Старшего-Из-Трех и президентское место в Совете.
При таком восстановлении общества уничтожение его становилось уже невозможным. Кишнайе это было хорошо известно, и негодяй, собираясь помешать исполнению плана Арджуны, сказал сэру Лоуренсу: «Брахматма… Я сам его пристрелю!» Раз не было верховного вождя, никто больше не имел права созывать собрание жемедаров и выбирать новый Совет Семи.
В ту минуту, когда Арджуна заканчивал надписи, сзади него послышался вдруг легкий шорох; он быстро обернулся и увидел у входа в свой кабинет Утсару и падиала Дислад-Хамеда: последний держал в одной руке пальмовый лист, похожий на тот, который брахматма передал Суд азе, а в другой — Кинжал Правосудия.
— Что это значит? — спросил Арджуна, понявший все с первого взгляда.
— Господин, — отвечал Утсара, — падиал получил от Старшего-Из-Трех приказание убить тебя.
— Ну? — отвечал хладнокровно брахматма, — почему он не исполняет его?
Дислад-Хамед вместо всякого ответа бросил олле и Кинжал Правосудия под ноги верховному вождю и распростерся ниц перед ним.
— Хорошо! Очень хорошо! — отвечал Арджуна. — Ты спас свою жизнь, Дислад-Хамед, и искупил все твои измены.
— Неужели ты думаешь, господин, что без этого он переступил бы порог Джахара-Бауга? — сказал факир.
— Спасибо, мой честный Утсара, я знаю твою преданность. Старший-Из-Трех, или, вернее, душитель Кишнайя, желая дать тебе это поручение, спас тебя от наказания, заслуженного изменниками, и назначил тебе свидание сегодня вечером? — обратился он к падиалу.
— Как, ты знаешь? — спросил падиал.
— Я все знаю, от брахматмы ничего нельзя скрыть. Я знаю, что Кишнайя и его сообщники убили семь членов Тайного Совета и заменили их собой.
— О, Шива! Неужели все это правда? — прервал его Утсара, забывая даже, что он не имел права перебивать своего господина.
— Спроси своего спутника, — отвечал Арджуна, забыв указать любимому факиру на сделанную им ошибку.
— Правда, — пробормотал падиал, начиная дрожать под устремленным на него бешеным взглядом Утсары.
— Я знаю также, что семь негодяев поклялись предать англичанам Нана-Сахиба и общество Духов Вод.
— Клянусь тремя судьями ада, проклятый падиал, ты заслуживаешь смерти, — воскликнул Утсара, не будучи в состоянии сдерживать свой гнев.
— Господин, клянусь тебе, — воскликнул несчастный падиал, которому, казалось, суждено было дрожать до самого конца жизни, — я узнал обо всем только сегодня вечером во время свидания, и если я ничего не открыл Утсаре, то лишь потому, что считал эти события слишком важными и думал, что не вправе говорить кому-нибудь о них раньше, чем тебе.
— И ты был прав… Я оставляю за тобой дарованное мною прощение за все прошлое потому, что поставленный между обещаниями вице-короля, страхом, который тебе внушает Кишнайя, и словом, данным мне, ты предпочел держаться последнего.
Падиал действительно вывернулся очень ловко в этой ситуации; он инстинктивно почувствовал, что ни вице-король, ни предводитель тхугов не спасут его от мести Арджуны, и потому решил изменить двум первым в пользу последнего. С Кишнайей он разговаривал на конаракском наречии, которого Утсара не понимал, и хотя факир, исполняя приказание, спрятался так близко от двух собеседников, что мог бы слышать каждое их слово, он ушел бы ни с чем, не покажи ему сам падиал после ухода тхуга олле и Кинжал Правосудия, предназначенные для его господина и переданные ему Кишнайей.
— А теперь, — спросил падиал, обрадованный оборотом, какой принимали события, — что мне делать? Должен ли я ехать на Малабарский берег и исполнить поручение, данное мне к Нана-Сахибу?
— Я не знаю еще, что будет решено, — отвечал брахматма, — иди домой и никуда не выходи ни сегодня ночью, ни завтра, пока Утсара не придет передать тебе мою волю.
Падиал не заставил повторять себе два раза приглашение вернуться домой; после тех ужасных терзаний, какие ему пришлось перенести со времени своего ухода оттуда, он ничего больше не хотел, как спокойной и уединенной жизни. Больше всего желал он, чтобы о нем совсем забыли и оставили его спокойно нести службу ночного сторожа, как и раньше. Он клялся, что никакая честолюбивая мысль не заберется больше ему в голову; более чем когда-либо думал он о том, чтобы совсем улизнуть из этой местности, если ему не удастся отделаться от требований трех противников, из которых он не мог удовлетворить одного, не разгневав других. Между вице-королем, Кишнайей и брахматмой он чувствовал себя несравненно несчастнее знаменитого осла Буридана. Но судьба распорядилась, чтобы несчастный не так-то скоро добился страстно желаемого спокойствия… На повороте узенькой тропинки, ведшей к его жилью, на него набросились вдруг четыре человека, скрутили его так крепко, что он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, и бегом понесли его среди развалин.
