– Мы будем петь под караоке, – говорила я
Тоне. – Только не для мужиков, а для себя. Мы будем петь и плясать, а они пусть
смотрят и облизываются. Потому что Ялта – для успешных людей. Я приеду сюда
успешной…
– А давай сейчас напьемся? – предложила мне
Тоня. Она ушла и через пару минут вернулась с самогонкой.
Глава 21
Прямо на крыльце мы пили самогонку, ели
соленые огурцы и говорили про мужиков.
– А давай переоденемся? – предложила я Тоне. –
У тебя же фигура хорошая. Какого черта ты в таких бесформенных платьях ходишь?
– У меня груди почти нет.
– Ерунда. Важно не то, какая у тебя грудь, а
то, как ты умеешь ее подать. А ну-ка, переодевайся. Ты же Петьку не боишься?
– Нет, – замотала головой Тоня.
– Вот и здорово. Платье немного запылилось от
взрывной волны, но ничего страшного. Переодевайся, я тебя отряхну.
– От какой взрывной волны?
– Да это я так, ерунду сказала.
Как только мы с Тоней поменялись одеждой, я
отряхнула пыль с вечернего платья и взволнованно произнесла:
– Господи, какая же ты красавица! У тебя самая
красивая в мире грудь! Ты это поняла?
– Поняла.
– А размер обуви у тебя какой?
Выяснив, что у Тони тот же размер, что и у
меня, мы обменялись с ней обувью и принялись пить самогонку дальше.
– Тоня, только когда я к тебе приеду, ты
должна выглядеть так же. Обещаешь?
– Обещаю.
– Ты же Петьку не боишься? – на всякий случай
спросила я ее.
– Ты меня это уже в который раз спрашиваешь. Я
же тебе сказала, что не боюсь.
– Вот и правильно. А если он драться полезет?
– Я его сковородкой по голове огрею, – грозно
ответила подвыпившая Тоня.
– Это правильно, – подметила я. – И посильнее.
– Достанет, так по башке дам, что он уже
никогда не встанет. Убью гада, если хоть на сантиметр ко мне приблизится. На
суде скажу, что это была самооборона.
Я посмотрела на Тоню восхищенным взглядом и
покачала головой.
– Слушай, я тебя не узнаю. На тебя так
самогонка благотворно действует…
– Замочу гада, – вновь повторила Тоня и
пропустила еще рюмку. – Со мной шутки плохи: будет себя плохо вести – яйца
оторву.
– Здорово! Он тогда гулять не будет: без яиц
далеко не допрыгает.
– Да пусть прыгает, пока прыгалка работает,
только бы в мою жизнь не лез. Я еще кафе в свои руки возьму, а он пусть белье
за постояльцами стирает и собак кормит. Настька, так что, когда ты в следующий
раз приедешь и мы пойдем куролесить в самый лучший ялтинский ресторан, ты меня
не узнаешь. Ты мне веришь? – сквозь слезы спросила меня Тоня.
– Верю.
– Ты веришь, что я буду успешной?
– Верю.
– Спасибо. Я ВСЕ СМОГУ, И У МЕНЯ ВСЕ
ПОЛУЧИТСЯ! Петьку как работника держать буду. Он сам в сараях убирать будет, а
выручку мне станет носить. Кафе я себе заберу, – деловито продолжала Тоня.
– Ты что, разводиться собралась?
– Понятное дело – не так жить. Как ты думаешь:
Петьку прямо сейчас сковородкой убить или пусть пока поживет до более
подходящего случая? – пошатываясь, спросила меня Тоня.
– Пусть живет, – вынесла я свой приговор. –
Будешь его как работника держать.
– Как скажешь. Нужно на права сдать, хочу
машину у него отобрать, – решительно произнесла Тоня. – Пусть пешком ходит.
– Правильно. Нечего ему на машине ездить. Вон
брюхо какое наел, пусть жир сбрасывает.
Допив самогонку, мы крепко обнялись и запели
наши русские народные песни. Из своих домиков стали выходить сонные постояльцы,
которые, видя нас, улыбались, садились рядом с нами и тоже пели.
– Видишь, Тонька, – говорила я пьяным голосом.
– Если мы хотим, мы все умеем быть добрыми. Просто жизнь, сука такая, делает
нас злыми. А ведь мы добрые! Смотри, даже никто не возмущается, что мы нарушили
их сон. Нам подпевают. Это солидарность! Понимаешь, у нас еще есть
солидарность?!
– Понимаю, – кивала Тонька. – Мы все любим
друг друга. Просто те, кто там, наверху, играют в свои игры и хотят, чтобы мы
друг друга не любили. Ты кто по национальности?
– Русская, – ответила я.
– А я – украинка. Ты меня любишь?
– Очень.
– И я тебя тоже.
Тонька показала пальцем на небо и усмехнулась.
– Пусть эти, кто там, наверху, хоть об стену
головой бьются и натравливают нас друг на друга, но хрен они добьются, чтобы мы
когда-нибудь друг друга разлюбили. Хрен им! Они просто делают деньги на всем,
на чем можно, даже на любви. Они делают деньги ради денег, но им никогда не
понять, что такое любовь и что такое солидарность. Они не знают, что мы единое
целое, что мы родственные души. Мы родные! Но невозможно разорвать связь между
нашими народами! У нас даже кровь одна, и родственный узел разрубить невозможно.
– Я с тобой полностью согласна, – поцеловала я
Тоньку.
Антонина принесла еще самогонки, закуски и
стала поить и угощать тех, кто присоединился к нам. Для тех, кому некуда было
сесть, она вынесла из дома стулья.
В этот момент к нашей поющей честной компании
подошел Пётр и с ужасом стал наблюдать за происходяшим.
– Что здесь творится? – нервно спросил он.
– Петь, а ты где был? – ответила ему вопросом
на вопрос Антонина.
– Да так, – замешкался с ответом Пётр. –
Лампочку одной постоялице вкручивал. У нее там что-то со светом, короткое
замыкание. Пришлось чинить.
– Ну что, вкрутил лампочку-то?
– Вкрутил.
– А то иди, дальше вкручивай, пока патрон
работает!
– А ты что здесь устроила?
– Петя, иди от греха подальше, – пьяным
голосом ответила Антонина. – Мы тут общим собранием постановили…
– И что же вы постановили?
