Время от времени верховный жрец подходит к дверям хижины, где заперты юноши, и шепчет какие-то заклинания. Когда юношей снова выпускают на свободу, они уже официально вступают в корпорацию воинов путем посвящения и освящения огнем. С горячим углем во рту будущие воины обязаны пробежать расстояние приблизительно с полмили и вернуться обратно, после чего Оуэнук с помощью раскаленного добела ножа срезает с их лба маленький кружочек кожи величиной в грош или серебряный пятачок; рану затирают золой, что впоследствии, когда она заживет, придает этому месту слегка синеватый оттенок. Эта метка на лбу является клеймом или тавром племени.
После этой операции юного воина обривают, как мужчину, оставив только на темени пук длинных волос, которые зачесываются узлом на макушке и украшаются орлиными или лебедиными перьями. Затем юные воины поступают в руки татуировщиков, которые начинают с того, что вырисовывают у каждого из них на груди какую-нибудь эмблему — кобунга его семьи: у одного — кенгуру, у другого — какую-нибудь птицу или даже растение; далее татуировщик разрисовывает и остальные части тела иероглифическими знаками, так как каждый из изображенных знаков имеет свое специальное и вполне определенное значение; так, например, один молодой воин пожелал изобразить на своем теле всю историю своего племени.
После всего этого остается только дать каждому вновь посвященному воину имя, соответствующее его новому званию и заменяющее то, которое он носил со дня своего рождения по сие время.
Личной собственности у нагарнуков не существует: территории, принадлежащие всему племени, составляют общее достояние всех. Хижина также является общей собственностью всей семьи; личную собственность воина составляет только его оружие, а у женщины — ее уборы, браслеты и сережки.
Таким образом, все события в жизни нагарнука, начиная с его рождения и кончая смертью, освящаются огнем, и этот Священный Огонь, без всяких союзников — идолов, фетишей или чего-нибудь в этом роде, является единственной святыней, единственным символом религиозных верований нагарнуков.
Моту-Уи, или Высший Дух, однажды отрезал край солнца, этого огненного шара, и, загасив этот отрезок, разломал его надвое; один обломок образовал землю, другой — луну. Бог бросил их в пространство, затем дунул на землю, и на ней народились люди; в то же время дуновение его раздуло искру, еще тлевшую в недрах земли. Тогда один из обитателей земли тотчас же воспользовался этой искрой, чтобы разжечь палицу, которую он держал в своей руке; таким образом человек завоевал огонь, который с того времени свято хранится нагарнуками.
Человек, сберегший Священный Огонь, получил предписание от остальных людей вечно блюсти его и не давать ему угаснуть, после чего эта священная обязанность стала наследственной в его семье, переходя от отца к сыну. Так как человек этот неотступно стерег и поддерживал огонь для общего блага, то остальные люди обязались охотиться для него, ловить рыбу и доставлять ему все необходимое для жизни. Его хижина, он сам и вся его семья считались священными и неприкосновенными даже во время войны и чтились не только нагарнуками, но и враждебными им племенами, в том числе кочевыми австралийцами.
Луна была предназначена Моту-Уи служить местопребыванием умерших. Но не все попадали беспрепятственно в это блаженное жилище мертвых. Для того чтобы переселиться туда, тело покойного должно быть сожжено, чтобы очиститься огнем, а душа, витая над погребальным костром, ждет очищения своего тела, чтобы снова войти в него и переселиться в страну предков. Но если покойный жил дурно, то есть совершил в своей жизни какие-нибудь серьезные проступки, то он не мог вновь войти в свое мертвое тело; в последнее тогда входила чья-нибудь другая блуждающая душа, окончившая срок своих скитаний, а он был обречен блуждать в пространстве в образе каракула, или призрака, до тех пор, пока не искупит свою вину и не сможет в свою очередь воспользоваться чужим телом.
Посмертные жертвоприношения, совершаемые сыном умершего, обладали свойством в значительной мере сокращать срок скитания грешной или преступной души; вот почему для каждого нагарнука было чрезвычайно важно не умереть без наследника; отсюда произошел обычай дарить умершему сына, если он не оставил его после себя.
Ежегодно в день смерти своего отца старший сын в семье должен был сложить небольшой костер по образцу погребального, зажечь его от Священного Огня и с благоговением исполнить весь похоронный обряд.
В тех случаях, когда умерший был холост, все погребальные обряды над ним совершал его ближайший родственник, а за неимением родственников мужского пола — его ближайший друг.
После каждого боя, какой бы ожесточенной ни была война, обе стороны по соглашению устраивали перемирие, чтобы успеть убрать мертвых и совершить над ними похоронные обряды.
Как видно, все это вовсе не глупо, не смешно и не столь дико, чтобы ставить австралийцев на более низкую степень развития, чем остальных дикарей, и не признавать за ними человеческого достоинства. Напротив, в их верованиях есть даже нечто возвышенное и благородное, чего не встречается у других дикарей. Животные и растения после своей смерти также, по их верованиям, переселяются на луну; отсюда произошло верование в кобунгов.
Кобунг — это добрый друг. Кобунгом, конечно, должен быть каждый человек, вернувшийся из страны предков. Но это совершенно исключительные кобунги, обычно же каждая семья имеет своего кобунга, или своего доброго гения; таковым является первое животное или растение, которое старший сын встретит или заметит в течение первых трех дней после смерти отца. Это кобунг, посланный ему отцом, который, переселившись в блаженную страну предков, куда переселяются и животные, и растения, выбирает для своего сына какое-нибудь из этих животных или растений и посылает его на землю как гения-хранителя своей семьи. Отсюда произошло совершенно ошибочное мнение, будто австралийцы боготворили животных и растения. Они их не боготворили, а чтили только кобунга своей семьи.
Как уже было сказано, все нагарнуки — хорошие мужья и отцы семейств, что довольно редко даже и не у дикарей; еще удивительнее место, которое занимала у них женщина как в семье, так и в общественных делах. Не говоря уже о том, что в семье и в доме она полновластная госпожа, что она по своему усмотрению воспитывает детей и что право матери на детей признавалось выше прав отца на них, женщина вообще у австралийцев была отнюдь не рабой, а равноправной гражданкой своего племени. Девушке предоставлялось право избирать себе мужа точно так же, как юноше — избирать себе жену, и лишь после того, как будущая чета входила в соглашение между собой, родители с той и другой стороны вступали в переговоры и решали условия брака, после чего устраивалось мнимое похищение избранной невесты. Женщина-мать считалась более тесно связанной со своими детьми, чем отец, что видно уже из того, что девушка до брака, а юноша до посвящения в воины носили имя не отца, а матери; так, например, говорили: сын Угрананы, дочь Упавы и т. д. Женщины всегда поддерживали друг дружку во всем и крепко стояли одна за другую. Так, если случалось, что одна из них подвергалась дурному обращению со стороны мужа, что было совершенно исключительным явлением, то все женщины племени брали за руки своих детей и уходили с ними в лес; ни одна не оставалась в деревне, и тогда мужчины принуждены были посылать к ним посольство и подчиниться тем условиям, на каких женщины соглашались вернуться.
