Сантьяго повел их к тому самому месту, где
провел вчера целый день. Потом попросил сесть.
— Придется подождать, — сказал он.
— Нам не к спеху, — отвечал вождь. — Мы люди
пустыни.
* * *
Сантьяго смотрел на горизонт. Впереди были
горы, песчаные барханы, скалы; стелились по пескам растения, умудрившиеся
выжить там, где это было немыслимо. Перед ним лежала пустыня, он шел по ней в
течение стольких месяцев и все равно узнал лишь ничтожную ее часть. И встретил
на пути англичанина, караваны, войну между племенами, оазис, где росло
пятьдесят тысяч пальм и было вырыто триста колодцев.
— Ну, — спрашивала его пустыня, — чего тебе
опять надо? Разве мы вдосталь не нагляделись друг на друга вчера?
— Где-то там, среди твоих песков, живет та,
кого я люблю, — отвечал Сантьяго. — И когда я гляжу на тебя, я вижу и ее. Я
хочу вернуться к ней, а для этого мне необходима твоя помощь. Я должен
обернуться ветром.
— А что такое «любовь»? — спросила пустыня.
— Любовь — это когда над твоими песками летит
сокол. Для него ты как зеленый луг. Он никогда не вернется без добычи. Он знает
твои скалы, твои барханы, твои горы. А ты щедра к нему.
— Клюв сокола терзает меня, — отвечала
пустыня. — Годами я взращиваю то, что послужит ему добычей, пою своей скудной
водой, показываю, где можно утолить голод. А потом с небес спускается сокол — и
как раз в те минуты, когда я собираюсь порадоваться тому, что в моих песках не
пресекается жизнь. И уносит созданное мною.
— Но ты для него и создавала это. Для того,
чтобы кормить сокола. А сокол кормит человека. А человек когда-нибудь накормит
твои пески, и там снова возникнет жизнь и появится добыча для сокола. Так
устроен мир.
— Это и есть любовь?
— Это и есть любовь. Это то, что превращает
добычу в сокола, сокола — в человека, а человека — в пустыню. Это то, что
превращает свинец в золото, а золото вновь прячет под землей.
— Я не понимаю смысла твоих слов, — отвечала
пустыня.
— Пойми тогда одно: где-то среди твоих песков
меня ждет женщина. И потому я должен обернуться ветром.
Пустыня некоторое время молчала.
— Я дам тебе пески, чтобы ветер мог взвихрить
их. Но этого мало. В одиночку я ничего не могу. Попроси помощи у ветра.
* * *
Поднялся слабый ветерок. Военачальники издали
следили за тем, как юноша говорит с кем-то на неведомом им языке.
Алхимик улыбался.
* * *
Ветер приблизился к Сантьяго, коснулся его
лица. Он слышал его разговор с пустыней, потому что ветры вообще знают все. Они
носятся по всему миру, и нет у них ни места, где родились они, ни места, где
умрут.
— Помоги мне, — сказал ему юноша. — Однажды я
расслышал в тебе голос моей любимой.
— Кто научил тебя говорить на языках пустыни и
ветра?
— Сердце, — ответил Сантьяго.
Много имен было у ветра. Здесь его называли
«сирокко», и арабы думали, что прилетает он из тех краев, где много воды и
живут чернокожие люди. На родине Сантьяго его называли «левантинцем», потому
что думали, будто он приносит песок пустынь и воинственные крики мавров. Быть
может, в дальних странах, где нет пастбищ для овец, люди считают, что рождается
этот ветер в Андалусии. Но ветер нигде не рождается и нигде не умирает, а
потому он могущественней пустыни. Сделать так, чтобы там что-то росло, люди
способны; могут они даже разводить там овец, но подчинить себе ветер им не под
силу.
— Ты не можешь стать ветром, — сказал ветер. —
У нас с тобой разная суть.
— Неправда, — отвечал Сантьяго. — Покуда я
вместе с тобой бродил по свету, мне открылись тайны алхимии. Во мне теперь
заключены и ветры, и пустыни, и океаны, и звезды, и все, что сотворила
Вселенная. Нас с тобой сделала одна и та же рука, и душа у нас одна. Я хочу быть
таким, как ты, хочу уметь проникать в любую щель, пролетать над морями, сдувать
горы песка, закрывающие мои сокровища, доносить голос моей возлюбленной.
— Я как-то подслушал твой разговор с
Алхимиком, — сказал ветер. — Он говорил, что у каждого Своя Стезя. Человеку не
дано превратиться в ветер.
— Научи, как стать тобой хоть на несколько
мгновений. Вот тогда и обсудим безграничные возможности человека и ветра.
Ветер был любопытен — такого он еще не знал.
Ему хотелось бы потолковать об этом поподробнее, но он и в самом деле понятия
не имел, как превратить человека в ветер. А ведь он мог многое! Умел создавать
пустыни, пускать на дно корабли, валить вековые деревья и целые леса, пролетать
над городами, где гремела музыка и раздавались непонятные звуки. Он-то считал,
что все на свете превзошел, и вот находится малый, который заявляет, что он,
ветер, способен еще и не на такое.
— Это называется «любовь», — сказал Сантьяго,
видя, что ветер уже готов исполнить его просьбу. — Когда любишь, то способен
стать кем угодно. Когда любишь, совершенно не нужно понимать, что происходит,
ибо все происходит внутри нас, так что человек вполне способен обернуться
ветром. Конечно, если ветер ему окажет содействие.
Ветер был горд, а потому слова Сантьяго
раздосадовали его. Он стал дуть сильней, вздымая пески пустыни. Но в конце
концов пришлось признать, что хоть он и прошел весь свет, однако превращать
человека в ветер не умеет. Да и любви не знает.
— Мне не раз приходилось видеть, как люди
говорят о любви и при этом глядят на небо, — сказал ветер, взбешенный тем, что
пришлось признать свое бессилие. — Может, и тебе стоит обратиться к небесам, а?
— Это мысль, — согласился Сантьяго. — Только
ты мне помоги: подними-ка пыль, чтобы я мог взглянуть на солнце и не ослепнуть.
Ветер задул еще сильней, все небо заволокло
песчаной пылью, и солнце превратилось в золотистый диск.
* * *
Те, кто наблюдал за этим из лагеря, почти
ничего не различали. Люди пустыни уже знали повадки этого ветра и называли его
«самум». Он был для них страшнее, чем шторм на море, — впрочем, они отродясь в
море не бывали. Заржали лошади, заскрипел песок на оружии.
Один из военачальников повернулся к вождю:
— Не довольно ли?
Они уже не видели Сантьяго. Лица были закрыты
белыми платками до самых глаз, и в глазах этих застыл испуг.
— Пора прекратить это, — сказал другой
военачальник.
