Она поудобнее устраивала сына в коляске. Я
видел – она не хочет отвечать. И настаивал на своем, ибо знал: когда уста
затворены, должно быть произнесено нечто очень важное.
Совершенно невозмутимо и так, словно молчание
неизменно должно было сначала согреть требования, предъявляемые ей жизнью,
Афина рассказала мне о том, как священник – быть может, ее единственный друг –
отказал ей в причастии. И о том, как в этот миг с ее уст сорвалось проклятие.
Она порвала с католической церковью.
– Святой – это тот, кто умеет возвеличить свою
жизнь, – объяснил я. – Достаточно понять, что все мы находимся здесь по некоей
причине, и тогда достаточно будет вести себя в соответствии с нею. Тогда можно
смеяться над большими или малыми страданиями и двигаться вперед без страха,
осознавая, что каждый шаг исполнен смысла. Мы можем довериться свету, который
источает Вершина.
– Что такое «Вершина»? В геометрии так
называют высшую точку треугольника.
– Не только в геометрии. Это – верхушка, пик,
кульминация. Это – рубеж для всех тех, кто, заблуждаясь, как свойственно
каждому человеку, не теряют из виду свет, исходящий из сердца. Этим искусством
мы и пытаемся овладеть, собираясь на наши ритуалы. Вершина скрыта внутри нас, и
достичь ее мы сможем, если признаем ее и если сумеем различить ее свет.
Я объяснил, что танец, который она видела у
меня в квартире накануне (в то время нас было десятеро в возрасте от 19 до 65
лет), назван мною «поиск Вершины». Афина спросила о происхождении этого
названия.
И я рассказал, что вскоре после окончания
Второй мировой войны кое-кому из моей родни удалось ускользнуть от
коммунистического режима, устанавливающеюся в Польше, и перебраться в Англию.
По слухам, в этой стране особенно ценились произведения искусства и старинные
книги – их-то и надо было везти с собой.
Картины и статуэтки сразу же были проданы, а
книги пылились в дальнем углу. Потом я учился по ним читать, ибо моя мать не
хотела, чтобы я забыл родной язык. В один прекрасный день между страницами
книги Томаса Мальтуса я обнаружил два листка бумаги, исписанных рукой моего
деда, погибшего в концлагере. Стал читать, думая, что это – распоряжения насчет
имущества или послание какой-нибудь тайной возлюбленной (в семье жила легенда о
том, что в России дед в кого-то влюбился).
На самом деле это был отчет о его жизни в
Сибири после революции. Там, в маленьком городке Дедов (найти этот городок на
карте не удалось – либо его название было намеренно изменено, либо он исчез в
ходе сталинских депортаций. – Прим. ред.) он влюбился в одну актрису. По словам
деда, она входила в некую секту, члены которой считали определенный вид танца
средством спасения от всех бед, ибо он позволял вступать в контакт со «светом
Вершины».
Опасаясь, что традиция может пресечься,
поскольку жителей городка должны были переселить в другое место (Дедов граничил
со строящимся полигоном для испытаний ядерного оружия), актриса и ее друзья
попросили деда записать все, что он узнал. Он так и сделал, но, вероятно, не
придал этому особого значения, ибо спрятал листки в книгу, где я их и обнаружил
много лет спустя.
На этом месте Афина перебила меня:
– Но танец нельзя описать словами! Его можно
только исполнить.
– Совершенно верно. Да и в записях было
сказано лишь, что надо танцевать до изнеможения, уподобляясь альпинистам,
совершающим восхождение на вершину. Танцевать до тех пор, пока не начнешь
задыхаться, и тогда организм будет получать и потреблять количество кислорода,
к которому не привык. Это приведет к потере ощущений пространства и времени и к
утрате собственной личности. Танцевать под ритмичный звук барабана, повторяя
это ежедневно, и осознать, что в определенный момент глаза начинают закрываться
сами собой и мы различаем исходящий из нас свет, который отвечает на наши
вопросы и высвобождает скрытое в нас могущество…
– И ваши тоже?
Вместо ответа я предложил ей присоединиться к
нашей группе, тем более что Виорель прекрасно засыпал при любом шуме. И на
следующий день, в условленный час Афина пришла ко мне. Я представил ее
остальным как соседку; никто ни о чем не спрашивал ее и не рассказывал о себе.
Когда пришло время, я включил музыку, и мы начали танцевать.
Сначала Афина присоединилась к нам, продолжая
держать сына на руках, но вскоре он уснул, и тогда она положила его на диван.
Прежде чем закрыть глаза и впасть в транс, я увидел, что она постигла путь к
Вершине.
И с тех пор она ежедневно, кроме воскресений,
появлялась у меня. Я ставил музыку, которую один мой друг вывез из русских
степей, и мы принимались танцевать в буквальном смысле – до упаду. Через месяц
она попросила у меня запись.
– Я хочу делать это по утрам, перед тем, как
отвести сына к моей матери и отправиться на работу.
– Мне кажется, – возразил я, – что люди,
связанные между собой одной энергией, создают некую особую ауру и помогают всем
и каждому впасть в транс. А кроме того, если заниматься этим перед работой, то
надо быть готовой к увольнению, потому что весь день вы будете утомлены до
предела.
Подумав немного, она отвечала так:
– Вы правы в том, что касается коллективной
энергии. Я вижу, что в вашей группе – пять супружеских пар, включая вас с
женой, и все они обрели любовь. И потому могут разделить эту позитивную энергию
со мной. Но я-то – одна. Вернее, я – с сыном, но он пока еще не в силах
выразить свою любовь в доступной нашему пониманию форме. И я предпочитаю
принять свое одиночество: если попытаюсь бежать от него, то никогда больше не
встречу достойного партнера. Если же не противиться ему, то, быть может,
что-нибудь переменится. Я уже могла убедиться, что, когда стараешься бороться с
одиночеством, оно становится только крепче, зато слабеет, когда мы попросту не
замечаем его.
– Вы пришли к нам в поисках любви?
– Что ж, это достойная причина, но я отвечаю:
«Нет». Не за любовью. Я ищу смысла моей жизни, который пока сводится к заботам
о сыне. И я опасаюсь, что это способно будет погубить его – либо чрезмерной и
мелочной опекой, либо тем, что я буду проецировать на него собственные
несбывшиеся ожидания, нереализованные мечты. Как-то на днях, во время танца, я
почувствовала, что выздоровела. Если бы дело касалось физического самочувствия,
это можно было бы назвать чудом. Но это было из сферы духовного – как если бы
что-то, тревожившее меня, вдруг исчезло.
Я знал, о чем она говорит.
– Меня ведь никто не учил танцевать под эту
музыку, – продолжала она. – Но у меня такое чувство, вернее – предчувствие,
будто я знаю, что делаю.
