Это были ее сады, ее реки, ее горы. Теперь ее
нет, и я остро нуждаюсь в том, чтобы все как можно скорей стало таким, как
раньше; я всерьез займусь внешней политикой Великобритании, проблемами уличного
движения, нерациональным использованием взимаемых с граждан налогов. Я хочу
вновь увериться в том, что мир магии – не более чем умело придуманный и хорошо
подготовленный трюк. Что люди склонны к суевериям. Что явления, которые не
могут быть объяснены наукой, не имеют права на существование.
В ту пору, когда начались большие неприятности
из-за ритуалов на Портобелло-роуд, мы часто спорили о том, как ей следует вести
себя, но сейчас я рад, что она никогда не слушала меня. Когда теряешь дорогого
тебе человека, утешением в этой трагедии способна послужить лишь зыбкая, но
столь необходимая надежда на то, что, может быть, – все к лучшему.
И я засыпаю и просыпаюсь с этой уверенностью:
хорошо, что Афина ушла прежде, чем спустилась в преисподнюю этого мира. С того
времени как события стали выстраиваться в историю, которая могла бы называться
«Ведьма с Портобелло», она бы уж никогда не сумела обрести душевный мир. И
остаток своей жизни наблюдала бы за мучительным столкновением своих сокровенных
мечтаний с нашей общей действительностью. Зная ее натуру, не сомневаюсь, что она
боролась бы до конца, тратя свою веселую силу на попытки доказать то, во что
никто, никогда, ни за что бы не поверил.
И не исключено, что она искала смерти, как
потерпевший кораблекрушение ищет островок в океане. И, вероятно, подолгу стояла
глухой ночной порой на станциях метро, ожидая нападения – а его так и не
последовало. И бродила в самых опасных кварталах Лондона, подставляясь под нож
убийцы – а он так и не появился. Она пыталась навлечь на себя ярость сильных –
но тщетно.
Но однажды все же преуспела в своем намерении
– и была зверски убита. Но, в конце концов, скольким из нас не довелось
увидеть, как то, что составляет важнейшую часть нашей жизни, исчезает,
улетучивается с каждой прожитой минутой? Я имею в виду не только нас, людей, но
и наши идеи и мечты. Можно сопротивляться день, неделю, несколько лет, но в
итоге мы все равно обречены на потерю. Плоть остается жива, а душа рано или
поздно получит смертельный удар. Да, это идеальное преступление, ибо мы никогда
не узнаем, кто убил радость нашего бытия, по каким мотивам, и где скрывается
виновный.
А они, эти виновные, не открывающие своих
имен, сознают ли они, что делают? Пожалуй, что нет, ибо и они тоже становятся
жертвами ими же творимой действительности, и не важно, подавлены ли они или
дерзки, бессильны или могущественны.
Они не понимают и никогда не поймут мир Афины.
Да это ведь только так говорится – «мир Афины». Приходится признать, что она
оказалась здесь проездом, словно по чьему-то одолжению, и так, будто жила в
роскошном дворце, ела диковинные яства, но при этом сознавала: это всего лишь
праздник, дворец – чужой, и не на ее деньги куплены эта изысканная снедь, и
придет час – погаснут огни, хозяева лягут спать, слуги разойдутся по своим
комнатам, двери закроются, а мы снова окажемся на улице, ожидая, когда такси
или автобус вернет нас в наше убогое повседневье.
Я возвращаюсь. Верней сказать – какая-то часть
меня возвращается в тот мир, где значение имеет лишь то, что мы видим, осязаем
и можем объяснить. Я снова хочу получать штрафы за превышение скорости, стоять
в очереди к окошку банка, хочу жаловаться на вечную нехватку времени, смотреть
фильмы ужасов и гонки «Формулы-1». Вот она – вселенная, с которой суждено мне
сосуществовать до конца дней моих: я женюсь, у меня будут дети, и прошлое
отодвинется в дальнюю даль, станет полузабытым воспоминанием, чтобы в конце
заставить меня спрашивать: как мог я быть таким слепцом, как мог я быть таким
наивным?
А еще я знаю, что, когда придет ночь, другая
часть моего существа отправится блуждать в пространстве, вступая в контакт с
вещами не менее реальными, чем пачка сигарет или стакан джина передо мной. Моя
душа будет танцевать с душой Афины, я пребуду с нею во сне, а проснувшись в
холодном поту, пойду на кухню выпить воды и пойму: чтобы вступать в схватку с
призраками, надо использовать вещи, которые не являются частью
действительности. И тогда, последовав совету деда, я положу открытую бритву на
прикроватный столик – будет чем перерезать продолжение сна.
На следующий день взгляну на бритву не без
раскаянья. Но делать нечего: надо снова привыкать к этому миру, а иначе я
потеряю рассудок.
Андреа Мак-Кейн, 32 года актриса
Никто никем не может манипулировать. Оба
сознают, что делают, даже если потом один из них будет жаловаться, что его
использовали».
Так говорила Афина – но действовала
противоположным образом, ибо без зазрения совести использовала меня и мною
манипулировала, не обращая ни малейшего внимания на мои чувства. Дело
становилось еще серьезней, когда мы заговаривали о магии – ведь Афина была моей
наставницей, призванной передать священные тайны и пробудить к жизни неведомые
силы, дремлющие в каждом из нас. А когда отплываешь в это море, слепо доверяешь
своему вожатому, полагая, что он знает больше.
Так вот, смею вас уверить – не знает! Ни
Афина, ни Эдда, ни люди, с которыми я познакомилась благодаря им. Она уверяла
меня, что, когда учит других, учится сама, и, хотя поначалу я отказывалась
этому верить, позднее мне пришлось убедиться, что так оно и есть и что это –
один из многочисленных ее способов заставить нас ослабить бдительность и
поддаться ее чарам.
Люди, ведущие духовный поиск, размышлениям не
предаются – они хотят результатов. Хотят чувствовать свое могущество, хотят
выделиться из безликого, безымянного множества. Хотят быть особенными. Афина
чудовищно играла чувствами других людей.
Мне кажется, что в прошлом она питала
безмерное восхищение к святой Терезе {Святая Тереза младенца Иисуса
(1873-1897). Монахиня-кармелитка из обители в Лизье. До пострижения – Тереза
Мартен. Канонизирована в 1925 году. – Прим. перев.). Католическая религия меня
не интересует, но, сколько я знаю, кармелитка из Лизье получила нечто вроде
мистического и физического причастия от Бога. Афина однажды заметила, что
хотела бы, чтобы ее судьба была похожа на судьбу праведницы. Однако в этом
случае ей следовало бы уйти в монастырь, посвятить свою жизнь созерцанию или
помощи бедным. Что ж, так она принесла бы гораздо больше пользы миру и
представляла бы куда меньше опасности для нас – для тех, кого музыкой и
обрядами вводила в особое – подобное интоксикации – состояние, позволявшее
встретиться с самым лучшим, но и с самым скверным из того, что таится в душе
каждого из нас.
