– Если театр – это ритуал, то и танец – тоже,
– говорила меж тем Афина. – Кроме того, это – древний, как мир, способ сблизиться
с партнером. Узы, связывающие нас с миром, освобождаются от страхов, от
предрассудков. Танцуя, человек позволяет себе роскошь быть самим собой.
Я почтительно внимала ей.
– А потом мы становимся такими, как прежде, –
боязливыми, пытающимися быть более значительными, нежели нас считают остальные.
Она будто обо мне говорила. Или, может быть,
так происходит со всеми?!
– У вас есть любовник?
Мне вспомнилось, как в одном из тех мест, где
я побывала, чтобы изучить «Традицию Геи», кто-то из «друидов» попросил меня
заняться перед ним любовью. Какая пугающая нелепость! Как смеют эти люди
использовать наши духовные поиски в своих низменных целях?
– Есть или нет? – допытывалась она.
– Есть.
Афина не произнесла ни слова, а лишь приложила
палец к губам, прося, чтобы я хранила молчание.
Внезапно я поняла, что мне бесконечно трудно
сидеть перед человеком, с которым я только что познакомилась, – и молчать. У
нас ведь принято всегда о чем-нибудь говорить – о погоде, о пробках на дорогах,
о том, какой ресторан лучше… Мы с Афиной сидели на диване в ее гостиной, где
все было белое и стояли музыкальный центр и стеллаж для компакт-дисков. Книг я
не заметила нигде – как и картин по стенам. Мне самой пришлось поездить по
свету, и я ожидала увидеть какие-то ближневосточные сувениры.
Но комната была пуста. А теперь в ней
воцарилось молчание.
Серые пристальные глаза неотрывно смотрели на
меня, но я выдержала характер и не отвела взгляд. Наверно, сработал древний
инстинкт. Способ показать, что я не боюсь и принимаю брошенный вызов. Вот
только от белизны этой комнаты, от безмолвия, нарушаемого лишь гулом машин за
окном, все вдруг стало казаться мне каким-то ирреальным. Сколько ж мы еще будем
сидеть вот так, не произнося ни слова?
Я принялась перебирать свои мысли. Зачем я
пришла сюда? Найти материал для своей пьесы? Или чтобы обрести знание,
мудрость… могущество? Я не могла определить, что привело меня к этой…
К кому – «этой»? К этой ведьме?
Ожили мои отроческие мечтания – кому из нас в
юные годы не хотелось бы встретиться с настоящей колдуньей, овладеть искусством
магии, внушать уважение и робость подругам? Кто не чувствовал обиды за
многовековое угнетение женщины и не мечтал с помощью чар обрести утраченную
личность? Почему же, несмотря на то, что у меня этот этап давно миновал, что я
– независима, поступаю как заблагорассудится и занимаюсь любимым делом в такой
области, как театр, где столь остро проявляется соперничество, я все никак не успокоюсь
и вечно нуждаюсь в удовлетворении своего… любопытства?!
Мы с ней, наверно, сверстницы… Или я старше? А
есть ли у нее возлюбленный?
Афина сделала движение в мою сторону. Теперь
мы были друг от друга на расстоянии вытянутой руки. Я вдруг испугалась – а
вдруг она лесбиянка?
Я не отводила от нее глаз, но помнила, где
находится дверь, и могла выйти в любую минуту. Никто не вынуждал меня приходить
сюда, встречаться с этой посторонней женщиной, сидеть здесь, попусту теряя
время, не произнося ни слова и ни на йоту не приближаясь к познанию. Чего она
хочет?
Может быть, эта тишина… Я ощущала, как
напряглись мои мышцы. Я чувствовала свое одиночество и беспомощность. Мне
отчаянно хотелось нарушить молчание или каким-нибудь иным образом сделать так,
чтобы мозг перестал твердить мне о постоянной угрозе, исходящей отовсюду разом.
Как могла она узнать, кто я такая? Мы – то, что сообщаем о себе!
Но разве она не расспрашивала меня о моей
жизни? Ведь она осведомилась, есть ли у меня возлюбленный, не так ли? Я пыталась
было побольше рассказать ей о пьесе, но не смогла. А все эти истории о ее
цыганском происхождении, о путешествии в Трансильванию, страну вампиров?
Мысли продолжали вихрем нестись в голове –
сколько мне будет стоить эта консультация? Почему я не узнала цену заранее? А
вдруг так много, что я не смогу заплатить? И что тогда? Она зачарует меня – и в
конце концов уничтожит?
Мной овладело желание встать, поблагодарить и
сказать, что я пришла сюда не затем, чтобы сидеть и молчать. Когда приходишь к
психиатру – рассказываешь о себе. Когда приходишь в церковь – читаешь молитвы.
Когда отыскиваешь магию – приходишь к наставнику, который объяснит тебе, как
устроен мир, и покажет ритуальные действия. Но молчание? И почему оно до такой
степени тревожит меня?
Вопросы следовали один за другим – я не в
силах была оборвать эту цепь. Не могла перестать отыскивать причину, по которой
мы сидим здесь вдвоем, не произнося ни слова. И вдруг, по прошествии пяти или
десяти минут, казавшихся бесконечными, она улыбнулась.
Я ответила улыбкой, и владевшее мной
напряжение ослабело.
– Постарайтесь быть другой. Больше ничего не
надо.
– Не надо? Сидеть в молчании – значит быть
другой? Уверена, что в эту минуту в Лондоне тысячи людей испытывают безумное
желание перемолвиться словом хоть с кем-нибудь, а вы мне говорите, что молчание
изменит меня?
– Сейчас, когда вы говорите и тем самым переустраиваете
Вселенную, вы в конце концов убедите себя, что вы – правы, а я – нет. Но ведь
вы же сами видели: пребывать в молчании – это нечто совсем иное.
– Это неприятно. И ничему не учит.
Она, казалось, не обратила на мои слова
никакого внимания.
– В каком театре вы работаете?
Наконец-то моя жизнь вызвала у нее интерес! Я
вновь обретала статус нормального человека, имеющего профессию и все прочее! Я
пригласила ее на свой спектакль, ибо видела единственную возможность отомстить
в том, чтобы продемонстрировать умение, которого лишена Афина. А вынужденное
молчание оставило во рту горький привкус унижения.
Она спросила, может ли взять с собой сына. И я
сказала – нет, это пьеса для взрослых.
– Что ж, тогда оставлю его с бабушкой… Давно я
не бывала в театре.
Она ничего не взяла с меня за консультацию. Я
рассказала другим участникам постановки о своей встрече, и всем ужасно
захотелось взглянуть на это загадочное существо, которое при первом знакомстве
просит только посидеть молча.
