– Это – неправильный вопрос. Вам нужно знать
другое – способны ли вы дать любовь, которая нужна ему. А что выйдет – не
важно. Чувствовать в себе способность любить – этого уже достаточно. Если не
он, то будет кто-нибудь другой. Потому что вы открыли источник, отвалили
камень, и ударившая струя затопит ваш мир. Не старайтесь держаться в отдалении,
чтобы видеть, как будут развиваться события, и не пытайтесь загодя убедиться,
что сделанный вами шаг будет верен. Что дадите, то и получите – хоть иногда
совсем не оттуда, откуда ждете.
Эти слова относились и ко мне тоже. Афина –
или кто это теперь был? – повернулась к Андреа.
– Ты!
Я почувствовал, как кровь застыла у меня в
жилах.
– Приготовься к тому, чтобы потерять
вселенную, которую сотворила.
– Что такое «вселенная»?
– Это – то, что ты считаешь уже существующим.
Ты сковала свой мир, но знаешь, что его нужно освободить. А я знаю – ты
понимаешь, о чем я говорю, хоть и предпочла бы никогда не слышать это.
– Да, понимаю.
Я был уверен: речь – обо мне. Неужели Афина
устроила этот спектакль ради меня?
– На этом – все, – произнесла она. – Принесите
мне ребенка.
Виорель, напуганный преображением матери,
упирался, но Андреа ласково взяла его за руки и подвела к ней.
Афина – или Айя-София, или Шерин, не важно,
как звали ее, – ощупала затылок мальчика, точно так же, как за несколько минут
до этого – мой.
– Пусть не пугает тебя то, что ты увидел
здесь, сынок. Не пытайся отринуть это, ибо в конце концов оно уйдет само.
Постарайся по мере сил призвать к себе ангелов. Сейчас тебе страшно – но не
так, как должно быть страшно, потому что в этой комнате мы с тобой – не одни.
Ты перестал смеяться и танцевать, увидав, как я обняла твою маму и попросила
позволения говорить ее устами. Знай, что она разрешила мне это – иначе ничего
бы не было. Я всегда появлялась в образе света, я и сейчас остаюсь в нем, но
сегодня решила заговорить.
Мальчик обнял ее.
– Вы можете идти. Дайте мне побыть с ним
наедине.
И мы двинулись к выходу, оставляя мать и сына.
Возвращаясь на такси домой, я попытался было заговорить с Андреа, но она
попросила – если уж непременно надо вести беседу, не затрагивать в ней то, что
происходило у нас на глазах.
И я затих. Мою душу одновременно переполняла
печаль – потерять Андреа было бы очень трудно для меня – и осеняло глубокое
умиротворение: недавние события привели к переменам, избавив меня от
сомнительного удовольствия признаваться женщине, которую я сильно люблю, в том,
что влюблен и в другую.
Так что в этом случае я предпочел замолчать.
Когда приехали домой, я включил телевизор, Андреа ушла в ванную. Я закрыл
глаза, а когда открыл их, в комнате было совсем светло – оказывается, я проспал
десять часов. Андреа оставила мне записку – не хотела меня будить, ушла в
театр, сварила кофе… Записка была весьма романтично украшена сердечком и
отпечатком густо накрашенных губ.
Я понял, что она ни в малейшей степени не намерена
«отдавать свою вселенную» без боя. Она собирается бороться. А моя жизнь станет
сущим кошмаром.
Когда ближе к вечеру она позвонила, голос ее
звучал как всегда. Рассказала, что старый актер был у врача, и тот определил,
что предстательная железа воспалена. Анализ крови показал повышенное содержание
ПСА (ПСА – простатический специфический антиген, вещество белковой природы,
которое вырабатывается клетками предстательной железы.). Предстоит сделать
биопсию, но, судя по клинической картине, есть высокая вероятность
злокачественной опухоли.
– Доктор сказал ему: вам повезло, даже если
события пойдут по самому неблагоприятному варианту, возможна операция, при
которой шансов на полное выздоровление – 99 из 100.
Дейдра О'Нил, она же Эдда
Какая там еще Айя-София! Это была прежняя
Афина, но Афина, прикоснувшаяся к самой глуби той реки, что течет через душу,
то есть установившая связь с Матерью.
Она заглянула в другую реальность, увидела,
что там происходит, – только и всего. Мать молоденькой актрисы умерла и
находится там, где времени не существует, а потому способна отклонить вектор
события. А мы, живые, ограничены познанием настоящего. Между прочим, это не так
уж мало: распознать тлеющую болезнь, пока она еще не успела развиться,
прикоснуться к нервным центрам, высвободить энергию – все это нам по плечу.
Разумеется, многие погибли на кострах, многих
ждало изгнание, многие спрятали и угасили искру Великой Матери в своей душе. Я
никогда не побуждала Афину вступать в контакт с Могуществом. Она сама решилась
на это, ибо Мать подавала ей знаки – то являясь в виде света, когда Афина
танцевала, то превращаясь в буквы, когда она изучала каллиграфию, показывалась
то в пламени свечи, то в глубине зеркала. Не знала моя ученица, как уживаться с
Нею, – но лишь до тех пор, пока один ее поступок не вызвал к жизни всю эту
череду происшествий.
Афина, всем и всегда твердившая о
необходимости быть другими, ничем, по сути дела, не отличалась от остальных
смертных. Она двигалась по жизни в своем ритме, со своей, так сказать,
«крейсерской скоростью». Была любопытней, чем другие? Возможно. Умела
преодолевать свои житейские трудности тем, что не соглашалась считать себя
жертвой? Несомненно. Испытывала необходимость разделить с другими – будь то
служащие банка или актеры – приобретенные познания? Вот на этот вопрос нельзя
ответить однозначно: иногда – испытывала, а иногда я старалась побудить ее к
этому, ибо человек не предназначен для одиночества и, взглянув на себя чужими
глазами, лучше постигает свою суть.
Но этим мое вмешательство исчерпывалось.
Ибо Мать в тот вечер сама пожелала незримо
появиться у Афины и, быть может, шепнуть ей на ухо нечто вроде: «…иди наперекор
всему, что знаешь и умеешь. Ты изумительно владеешь ритмом – сделай так, чтобы
он прошел через твое тело, но не подчиняйся ему». И потому Афина предложила
актерам это упражнение: сфера ее бессознательного уже была подготовлена к
общению с Матерью, но сама она всегда была настроена на одну и ту же волну, и
это не давало внешним элементам возможности проявиться.
