– Я буду учиться сейчас. Мне уже не надо
ломать мой привычный ритм, чтобы возжечь в себе искру Великой Матери, – я уже
знаю дверь, которую должна открыть, хоть она и запрятана среди бесчисленных
входов и выходов. Мне нужно лишь, чтобы ты молчала.
Опять молчание!
Словно перед началом смертельного
единоборства, мы замерли, не сводя друг с друга широко открытых глаз. Ритуалы!
Я исполняла некоторые из них еще до того, как нажала кнопку звонка у дверей
Афины. И все для того, чтобы в конце концов почувствовать себя малой малостью,
оказавшись перед дверью, которая всегда была в поле моего зрения, но которую я
не могла открыть. Ритуалы!
Афина же всего-навсего отпила немного
принесенного мною чаю.
– Ритуал исполнен. Я попросила, чтобы ты
что-нибудь сделала для меня, и ты сделала. Я приняла. Теперь твой черед
попросить меня.
Первая моя мысль была о Хироне. Но я отогнала
ее – не время!
– Разденься.
Она не спросила зачем. Взглянула на сына,
убедилась, что он спит, и тотчас принялась стягивать свитер.
– Не надо, – остановила я ее. – Сама не знаю,
почему попросила…
Но она продолжала раздеваться. За свитером
последовала блузка, джинсы, лифчик – грудей красивей, чем эти, я еще не видала.
Наконец она сняла трусики и выпрямилась, словно предлагая мне свою наготу.
– Благослови меня, – произнесла Афина.
Благословить моего «учителя»? Но первый шаг
сделан, и на полпути останавливаться нельзя – и, смочив пальцы в чае, я
окропила ее тело.
– Как это растение превратилось в напиток, как
эта вода смешалась с травой, так и я благословляю тебя и прошу Великую Мать,
чтобы вовеки не иссякал источник этой воды, чтобы земля, из которой пробилось
это растение, всегда пребывала плодородной и щедрой.
Я сама удивилась, откуда взялись эти слова:
они не сорвались с моих уст, не прозвучали извне. Я как будто всегда знала их,
как будто в бессчетный раз давала благословление.
– Ты можешь одеться.
Но она остается голой, и по губам ее змеится
улыбка. Чего она хочет? Если Айя-София умеет видеть ауры, она должна знать – у
меня нет ни малейшей склонности к однополой любви.
– Минутку.
Она взяла сына на руки, отнесла его в спальню
и сразу же вернулась.
– Разденься тоже.
Кто просит меня? Айя-София, говорившая мне о
моем могучем потенциале, Айя-София, чьей прилежной ученицей я была? Или
полузнакомая мне Афина, которая, судя по всему, способна на все, которую жизнь
научила, что ради утоления любопытства можно и должно выйти за любые рамки?
Но мы вступили в поединок, где отступать
нельзя и некуда. И, свободно и легко, не отводя взгляд, не стирая с лица
улыбку, я сняла с себя одежду.
Она взяла меня за руку, мы сели на диван.
В течение следующего получаса проявились Афина
и Айя-София; они хотели знать, каковы будут мои следующие шаги. И по мере того,
как они вопрошали меня, я сознавала – все и в самом деле записано здесь передо
мной, а двери неизменно были закрыты потому, что я не сознавала: никому на всем
белом свете не позволено отворить их. Только мне. Мне одной.
Хирон Райан, журналист
Секретарь редакции протягивает мне
видеокассету, и мы идем туда, где можно просмотреть ее.
Это было снято 26 апреля 1986 года. На пленке
запечатлена нормальная жизнь обычного города. Мужчина за столиком кафе. Мать с
ребенком на улице. Озабоченные прохожие спешат на работу. Один или двое стоят
на остановке автобуса. Площадь, скамейка, человек с газетой.
Но вот по экрану бегут горизонтальные полосы.
Я встаю, чтобы нажать кнопку «tracking», но секретарь удерживает меня:
– Ничего-ничего. Смотрите дальше.
Продолжают мелькать кадры провинциального
городка. Совершенно ничего примечательного – обычная повседневная жизнь.
– Вполне возможно, что кто-то из этих людей
знает о катастрофе, случившейся в двух километрах отсюда. Возможно, они даже
знают, что погибли тридцать человек. Это – много, но недостаточно, чтобы
нарушить покой горожан.
На экране – школьные автобусы. Они останутся
здесь надолго. Изображение совсем скверное.
– Нет, это не повреждение пленки. Это –
радиация. Это видео снято КГБ, тайной полицией Советского Союза.
В ночь на 26 апреля, в 1:23 ночи, украинский
городок Чернобыль постигла страшная техногенная катастрофа. Взорвался один из
реакторов атомной электростанции, и уровень радиации в девяносто раз превысил
тот, что был в Хиросиме. Все население подлежало немедленной эвакуации, однако
о чрезвычайном происшествии не было даже объявлено, ибо правительство, как
известно, ошибок не допускает. Лишь неделю спустя на последней странице местной
газеты напечатали заметку в пять строк, где без объяснения причин сообщалось о
гибели операторов АЭС. Как раз в этот день по всему Советскому Союзу отмечали 1
Мая, и в Киеве, столице Украины, люди пошли на демонстрацию, не зная, что в
воздухе растворена незримая смерть.
И он заключил:
– Я хочу, чтобы вы отправились туда и сделали
репортаж о том, что происходит в Чернобыле сейчас. Отныне вы – специальный
корреспондент, ваше вознаграждение увеличивается на 20 процентов, и вы
получаете право предлагать жанр статьи.
Мне бы нужно прыгать от радости, а меня обуяла
глубочайшая печаль, которую я должен скрывать. Не стану же я объяснять, что в
моей жизни есть две женщины, что я не хочу покидать Лондон и что на карту
поставлены и жизнь, и душевное равновесие. Спрашиваю, когда должен вылетать, и
слышу в ответ – как можно скорее, потому что ходят слухи, что другие страны
значительно увеличивают производство ядерной энергии.
Мне все же удается найти лазейку: надо, мол,
сперва проконсультироваться со специалистами, досконально изучить суть вопроса,
а как только у меня будут все необходимые материалы, я отправлюсь в путь
немедленно.
Шеф согласен – он жмет мне руку и поздравляет
с повышением. Поговорить с Андреа не удается: когда я возвращаюсь домой, она
еще в театре. Проваливаюсь в сон, а утром нахожу нежную записку, а на столе –
кофе.
