И сегодня, когда мы занимались любовью, когда
я выкладывалась полностью и чувствовала, что и ты стараешься изо всех сил, я
вдруг поняла, что старания эти мне больше не интересны. Я проведу с тобой ночь,
а утром уйду. Мое таинство – театр, там я смогу выразить и развить то, что
хочу.
Я чувствовал жгучее раскаянье – за то, что
отправился в Трансильванию и там столкнулся с женщиной, вполне способной
разрушить мою жизнь, что собрал первую «группу», что в ресторане признался в
любви. В эту минуту я ненавидел Афину.
– Знаю, что ты сейчас думаешь, – произнесла
Андреа. – Что твоя подруга основательно промыла мне мозги. Но ты ошибаешься.
– Я – мужчина, хоть сегодня в постели вел себя
как женщина. Я – представитель вымирающего племени, потому что редко встречаю
таких, как я. Немногие бы пошли на такой риск.
– Не сомневаюсь, и это лишь усиливает мое
восхищение. Но неужели ты не спросишь меня, кто я такая, чего хочу, чего
домогаюсь?
Я спросил.
– Хочу сразу всего. Хочу зверства и нежности.
Хочу тревожить соседей, а потом пытаться успокоить их. И женщины в постели мне
не нужны. Нужны мужчины, настоящие мужчины – такие, как ты, например. Пусть
любят меня или пользуются мной, это не имеет значения – моя любовь больше
этого. Хочу любить свободно и позволять всем, кто вокруг, вести себя так же.
И наконец: я говорила с Афиной только о тех
простых вещах, которые высвобождают подавленную энергию. Это – секс, например.
А можно просто идти, по улице, повторяя: «Я – здесь и сейчас». Ничего
особенного у нас с ней не было, никаких тайных ритуалов… Более или менее
необычно в нашей встрече было лишь то, что обе мы были голые. Отныне мы будем
видеться с нею по понедельникам, и если мне захочется что-нибудь сказать, я
сделаю это лишь после сеанса, ибо вовсе не набиваюсь ей в подруги.
И точно так же она, когда захочет
пооткровенничать, отправится в Шотландию к этой своей Эдде, которую, судя по
всему, ты тоже знаешь, хоть никогда про нее не рассказывал мне.
– Да я ее и не помню!
Я почувствовал – Андреа понемногу
успокаивается. Она сварила кофе, и мы выпили по чашке. Вновь стала улыбаться, в
подробностях расспрашивать о моем повышении, сказала, что ее беспокоят эти
сборища по понедельникам, потому что утром узнала, что друзья друзей собираются
привести своих друзей, а помещение – небольшое. С неимоверным трудом мне
удалось притвориться, что все это было всего лишь приступом ревности, нервным
срывом или проявлением предменструального синдрома.
Я обнял ее, она прижалась к моему плечу, и,
несмотря на усталость, я дождался, когда она уснет. Мне ничего не снилось в ту
ночь, и никакие предчувствия меня не томили.
А когда проснулся утром, увидел – вещей ее
нет, ключ лежит на столе, прощальной записки не оставлено.
Дейдра О'Нил, она же Эдда
Не счесть историй о ведьмах и феях, о
сверхъестественных способностях и паранормальных явлениях, о детях, одержимых
злыми духами. Не счесть фильмов, где показаны обряды и ритуалы, где звучат
заклинания, где мелькают мечи и пентаграммы. Ну и ладно, пусть работает
воображение, пусть эти этапы будут пройдены, а тот, кто пройдет через них и не
даст себя обмануть, в конце концов непременно вступит в контакт с Традицией.
А истинная Традиция такова: учитель никогда не
говорит ученику, что тот должен делать. Они всего лишь попутчики, испытывающие
одно и то же сложное чувство «отстранения» при виде постоянно меняющихся
впечатлений, раздвигающихся горизонтов, закрывающихся дверей, рек, которые
иногда, кажется, перерезают дорогу. Только не всегда их надо переплывать –
порою можно двинуться и по течению.
Между учителем и учеником одно отличие: первый
боится чуть меньше, чем второй. И когда они садятся за стол или к костру, чтобы
поговорить, более опытный предлагает: «Почему бы не сделать так и так?» Он
никогда не скажет: «Иди туда-то и придешь туда, куда я пришел», ибо знает – нет
двух схожих дорог, нет двух одинаковых судеб.
Настоящий учитель пробуждает в ученике
смелость нарушить равновесие его мира, хотя он и сам опасается того, что уже
повстречал на своем пути, и еще больше – того, что ждет за первым поворотом.
Когда-то в пылу воодушевления, столь присущего
юности, я, едва окончив медицинский факультет, отправилась в Румынию в надежде
помочь ближнему. Все это происходило в рамках какой-то правительственной
программы. Чемоданы мои были набиты медикаментами, а голова – благороднейшими
представлениями о том, как нужно вести себя людям, что необходимо для счастья,
какие мечты следует лелеять в душе, не давая им угаснуть, и как именно должны
развиваться отношения между людьми. Я прилетела в Бухарест – столицу страны,
которой правил кровавый маньяк, – а оттуда отправилась в Трансильванию проводить
массовую вакцинацию жителей.
Где мне было понимать тогда, что я была лишь
пешкой в замысловатой шахматной партии, что невидимые руки манипулировали мною
и моими идеалами, а высокие и благородные побуждения имели низменную подоплеку.
Гуманизм объяснялся очень просто – укрепить правительство, возглавляемое сыном
диктатора, и проникнуть на рынок оружия, где безраздельно господствовал
Советский Союз.
Благие намерения разлетелись в пыль, когда я
стала замечать, что вакцины просто-напросто не хватает, а в регионе
свирепствуют другие болезни. Одну за другой я слала просьбы о помощи, но помощи
не получала – мне отвечали, что меня не должно беспокоить ничего, кроме моих
непосредственных обязанностей.
В постоянном чувстве беспомощности, кипя от
возмущения, я видела вблизи ужасающую нищету и могла бы сделать многое, если бы
мне прислали хоть немного денег, – но результаты не интересовали никого.
Британское правительство хотело только статей в газетах, после чего можно было
сказать избирателям, что оно направляет гуманитарные миссии в различные точки
земного шара. Намерения у них были самые добрые, но, разумеется, – не в ущерб
экспорту оружия.
В отчаянье и недоумении – что же это за чертов
мир? – я ушла в заснеженный лес, изрыгая хулу на Господа, так несправедливо
устроившего все. И когда присела у подножья дуба, ко мне приблизился мой
хранитель. Сказал, что замерзну, а я ответила, что, как медик, знаю пределы
человеческой выносливости и, почувствовав, что приближаюсь к ним, вернусь в
лагерь. Спросила, что он делает здесь?
– Разговариваю с женщиной, которая слушает
меня, в мире, где все мужчины глухи.
