Англичане отрубили ей голову, использовав как
предлог религиозные распри. Ну разумеется, как же иначе? Так что проблема, с
которой столкнулась моя ученица, давно уже не нова.
Я дала ей отдохнуть и выспаться. А наутро,
вместо того чтобы войти в маленькое святилище и поработать, используя известные
мне ритуалы, повела ее с сыном погулять в рощице на окраине Эдинбурга. Там,
покуда Виорель бегал между деревьями, она и рассказала мне обо всем, что
произошло накануне. Потом заговорила я:
– Сейчас – день, небо в тучах, и люди думают –
там, за тучами, живет всемогущий Бог, который определяет наши судьбы. А ты
посмотри на своего сына, потом себе под ноги, прислушайся к тому, что звучит
вокруг: здесь, внизу, – Мать: она – гораздо ближе, она приносит радость детям и
наделяет энергией тех, кто ходит по Ее телу. Почему люди предпочитают верить во
что-то далекое и забывают о том, что доступно глазу, об истинном проявлении
чуда?
– Я знаю ответ: потому что там, наверху, сидит
некто, скрытый за облаками, в неизреченной мудрости своей руководя и отдавая
приказы. А внизу мы вступаем в физический контакт с магической реальностью и
можем сами выбирать, где окажемся, ступив шаг.
– Прекрасные и верные слова. Но ты уверена,
что человек хочет этого? Что ему нужна эта свобода – самому определять, куда
направлять свои шаги?
– Думаю, нужна. Земля, по которой я ступаю,
начертала мне странные пути, и они вели меня от городка в захолустье
Трансильвании до ливанской столицы, а оттуда – в город на островах, а потом – в
пустыню, и снова – в Румынию и так далее. От танцевальной группы – к бедуину. И
всякий раз, когда ноги вели меня вперед, я говорила «да» вместо того, чтобы
сказать «нет».
– И что ты выиграла этим?
– Я могу видеть ауры. Могу пробудить Мать в
своей душе. Моя жизнь теперь обрела смысл, я знаю, за что борюсь. Но почему ты
спрашиваешь? Ведь и ты получила важнейшее из дарований – искусство исцелять
людей. Андреа умеет пророчествовать и разговаривать с духами, я шаг за шагом
сопровождаю ее духовное развитие.
– И что еще у тебя есть теперь?
– Радость от того, что я живу. Знаю, что я –
здесь, что все есть чудо и откровение.
Виорель упал и разбил коленку. Афина кинулась
к нему, подняла, промокнула ссадину, подула на нее, приговаривая
«ничего-ничего, сейчас пройдет». И мальчик вскоре уже снова прыгал и носился
под деревьями. Я решила использовать это маленькое происшествие как знак.
– То, что случилось с твоим сыном, когда-то
было и со мной. А сейчас происходит с тобой тоже. Разве не так?
– Так. Только я не считаю, будто споткнулась и
упала. Больше похоже, что я еще раз прохожу какое-то испытание, которое научит
меня следующему шагу.
В такие мгновенья наставник ничего не должен
говорить – ему остается лишь благословить своего ученика. Ибо, как бы ни хотел
он избавить его от страданий, пути ему предначертаны и ноги его исполнены охоты
идти по ним. Я предложила вечером вернуться в рощу – вдвоем. Она спросила, с
кем же оставить мальчика, но я уже подумала об этом. У меня есть соседка,
многим мне обязанная, – она с большим удовольствием присмотрит за Виорелем.
* * *
В конце дня мы снова пришли на это место, а по
дороге говорили о том, что не имело никакого отношения к предстоящему нам
ритуалу. Афина видела, что я сделала эпиляцию, и спрашивала, в чем преимущества
нового средства. Оживленно обсуждали моды, прически, распродажи, движение
феминисток, поведение женщин. В какую-то минуту она произнесла что-то вроде «у
души нет возраста, и я не понимаю, почему нас так заботит бег времени», но
тотчас спохватилась и вновь заговорила о сущих пустяках.
И ей это было совсем нетрудно: подобные беседы
играют важнейшую роль в жизни женщины (мужчины, кстати, делают то же самое, но
по-иному и никогда в этом не признаются).
Но чем ближе оказывались мы к тому месту,
которое я выбрала, – верней сказать, которое лес выбрал для нас, – тем
явственнее делалось присутствие Матери. У меня оно проявлялось в какой-то
непреложной, таинственной радости, всегда волновавшей меня чуть не до слез.
Пришла пора остановиться и заняться делом.
– Собери немного валежника, – попросила я.
– Уже темно…
– Полная луна хоть и прячется в тучах, но
света дает достаточно. Обучай глаза – они даны тебе, чтобы видеть дальше и
больше, чем ты думаешь.
Она принялась собирать сухие ветки, то и дело
чертыхаясь, когда укалывалась об острые шипы. Прошло полчаса, и мы не
обменялись ни единым словом: я по-прежнему ощущала присутствие Матери и
ликующее чувство от того, что нахожусь здесь с этой женщиной, кажущейся иногда
совсем девочкой, которая доверяет мне и согласна сопровождать меня в этом поиске,
непостижном порою человеческому разуму.
Афина была еще в состоянии отвечать на
вопросы. Так было и со мной до тех пор, пока я полностью не перенеслась в
царство тайны, где можно лишь созерцать, славословить, поклоняться, благодарить
и давать возможность своему дару проявиться.
Глядя, как Афина собирает валежник, я видела
ту девочку, какой и сама была когда-то, когда пустилась на поиски скрытого
могущества, сокровенных тайн. Жизнь научила меня совсем иному – могущество не
бывает скрыто, а тайное стало явным давным– Давно. …Увидев, что хворосту
достаточно, я сделала ей знак остановиться.
Потом своими руками выбрала самые крупные
ветки, положила их на кучу валежника. Как это похоже на жизнь – прежде чем
разгорится огонь, хворост должен быть истреблен. Прежде чем высвободится
энергия сильного, нужно, чтобы слабый получил возможность проявиться.
Прежде чем понять могущество, которое носим в
себе, и уже открытые тайны, нужно сначала сделать так, чтобы все поверхностное
– ожидания, страхи, видимости и мнимости – сгорело дотла. Лишь тогда наступит
то умиротворение, которым был сейчас объят лес: ветер чуть шумел в кронах
деревьев, сквозь пелену туч проникал свет луны, слышались шорохи – это вышли на
ночную охоту звери, исполняющие цикл рождения и смерти Матери и никем никогда
не порицаемые за то, что следуют своим инстинктам, своей природе.
Я разожгла костер.
Ни ей, ни мне не хотелось говорить. Мы просто
неотрывно смотрели, как пляшет пламя, смотрели, казалось, целую вечность, и
знали, что в этот миг сотни женщин в разных уголках мира стоят у своих очагов –
и не важно, если это никакой не очаг, а наисовременнейшая система отопления.
Это – символ.
