– Итак, я говорила, что мне грозит смерть. Мне
звонят с угрозами, оскорбляют меня, твердят, что я представляю опасность для
всего мира, что хочу установить на земле царство сатаны, а они этого не
допустят…
– Ты обращалась в полицию?
Я намеренно не спросил про ее «друга» из
Скотланд-Ярда, показывая тем самым, что ни на миг не поверил в его
существование.
– Обращалась. Они отследили звонки: все были
сделаны из автоматов. Сказали, чтоб не беспокоилась, они установили за домом
наблюдение. Одного из звонивших удалось задержать – у него не все дома, считает
себя воплощением одного из апостолов и намерен «бороться, чтобы Христа не
изгнали снова». Сейчас он лежит в психиатрической больнице… В полиции сказали –
уже не в первый раз, он звонил и другим с теми бредовыми речами. -
– Наша полиция, если захочет, может быть на
высоте. По-моему, тебе и в самом деле не о чем беспокоиться.
– Я не боюсь смерти. Если мне суждено умереть
сегодня, я унесу с собой такие минуты, которые человеку в моем возрасте просто
не дано испытать и пережить. Меня пугает другое, и потому-то я и попросила тебя
записать наш разговор. Я боюсь стать убийцей.
– Что?
– Ты ведь знаешь: подано несколько исков о
лишении меня родительских прав. У меня хотят отнять Виореля. Я просила помощи у
друзей, но пока ничего нельзя сделать: надо ждать решения суда. Тут все зависит
от судьи, но знающие люди не исключают того, что эти фанатики могут добиться
своего. И потому я купила пистолет.
Я на своей шкуре испытала, что такое, когда
ребенка лишают матери. Так что, как только сюда явится первый судебный
исполнитель, я буду стрелять. Пока патроны не кончатся. А кончатся – возьму
кухонный нож! Выбьют – буду защищаться зубами и ногтями! Но Виореля они заберут
только через мой труп. Пишется?
– Да. Но ведь есть способы…
– Нет никаких способов. Мой отец присутствует
на процессе. Он говорит, что в соответствии с семейным правом решение может
быть неблагоприятным… Мало что можно сделать… Выключи запись.
– Это – твое завещание?
Она не ответила. Я ничего не предпринимал, и
она взяла инициативу на себя. Подошла к проигрывателю, поставила диск с той
самой «музыкой степей», которую я уже успел выучить почти наизусть. Потом
начала танцевать – так же, как на ритуалах, упорно противореча ритму и такту, и
я знал, зачем она это делает. Ее диктофон продолжал записывать, превратившись в
безмолвного свидетеля всего происходящего здесь. Тускнеющий предвечерний свет
проникал сквозь неплотно задернутые шторы, но Афина погружалась в поиски иного света,
который был здесь со дня сотворения мира.
Но вот искорка Великой Матери прервала танец,
остановила музыку, обхватила голову руками и замерла. Потом вскинула на меня
глаза.
– Ты знаешь, кто перед тобой? Или нет?
– Знаю. Афина и ее божественная часть –
Айя-София.
– Я привыкла делать это. Не думаю, чтобы это
было так уж необходимо, но я открыла способ встречать ее, а потом это сделалось
в моей жизни традицией. Ты знаешь, с кем разговариваешь сейчас – с Афиной. А я
– Айя-София.
– Знаю, – повторил я. – Когда я танцевал во
второй раз у тебя дома, я открыл имя духа, ведущего меня: Филемон. Но я не
слишком часто беседую с ним и слушаю, что он говорит мне. Но знаю, что, когда
он обнаруживает свое присутствие, мне кажется, будто наши души наконец-то встретились.
– Вот именно. И Филемон с Айя-Софией сегодня
будут говорить о любви.
– Тогда и я должен танцевать…
– Не нужно. Филемон и так поймет меня, ибо я
вижу, что он затронут моим танцем. Человек, стоящий передо мной, страдает из-за
того, что считает недостижимым, – из-за моей любви.
Но человек, который пребывает за пределами
тебя, сознает: страдание, томления, ощущение оставленности – все это никому не
нужные ребячества. Я люблю тебя. Но не так, как хочет этого твоя человеческая
ипостась, а так, как пожелала божественная искра. Мы живем с тобой в одном
шатре, поставленном на нашем пути Ею. И там поймем, что мы не рабы наших
чувств, но их владыки.
Мы служим и принимаем служение, мы открываем
двери наших домов и заключаем друг друга в объятия. Быть может, мы целуемся –
ибо все, что насыщенно и полно проживается на земле, обретает свое соответствие
в незримом. И ты знаешь, что, говоря это, я не провоцирую тебя и не играю
твоими чувствами.
– Тогда что же такое любовь?
– Душа, кровь, плоть Великой Матери. Я люблю
тебя с той же силой, с какой любят друг друга изгнанные души, встретившись в
пустыне. Между нами никогда не будет никакого физического контакта, но страсть
не бывает бесполезной и любовь не будет отринута. Если Мать пробудила ее в
твоем сердце – значит, пробудит и в моем. Невозможно, чтобы энергия любви
пропала втуне, – она могущественнее всего на свете и проявляется во многом и
по-разному.
– Мне не хватает для этого силы. Эти
абстракции угнетают меня и только усугубляют мое одиночество.
– И мне тоже. Мне нужно, чтобы кто-нибудь был
рядом. Но однажды наши глаза откроются, и разные ипостаси Любви смогут
проявиться, и страдание исчезнет с лица земли.
Думаю, это уже не за горами. Многие из нас
возвращаются из долгих странствий, где нас принуждали искать то, что нам не
интересно. Теперь мы осознаем – «то» было ложным. Но и возвращение наше не
может быть безболезненным, ибо слишком долго нас не было здесь и поневоле
сочтешь себя в родном краю чужестранцем.
Не сразу придет время, когда мы найдем друзей,
которые тоже ушли когда-то, и место, где были наши корни, где спрятаны наши
клады. Но придет оно непременно.
Не знаю почему, но я почувствовал волнение. И
оно придало мне решимости.
– Хочу говорить о любви.
– Мы и говорим о любви. Это всегда было целью
всех моих поисков в жизни – добиться, чтобы любовь проявлялась во мне
беспрепятственно, чтобы заполняла мои пробелы, чтобы заставляла меня танцевать,
улыбаться, сознавать смысл жизни, оберегать моего сына, входить в контакт с
небесами, с мужчинами и женщинами, со всеми, кто встречается мне на пути.
Прежде я пыталась обуздывать свои чувства,
говоря: «Этот заслуживает моей нежности, а этот – нет»… Что-то в таком роде.
Так шло до тех пор, пока я не поняла свой удел, увидев, что могу потерять самое
дорогое.
– Сына.
