Хаббард явно был не готов для такого заявления. Но быстро опомнился.
— Она именно это заявила инспектору Уокеру?
Норман поколебался.
— Не совсем. Нет.
— Вы послали своих людей в Истфилд искать Ратлиджа после того, как сообщили о случившемся в Ярд?
— Не видел вреда в том, что констебль Петти там кое-кого поспрашивает по горячим следам. — Он метнул взгляд на Ратлиджа и снова стал смотреть на Хаббарда.
— И миссис Фаррелл-Смит говорила об этом с сержантом Петти?
— Он все еще в Истфилде, — ответил Норман неохотно. — Не могу вам сказать. Я ее не спрашивал пока.
— Удивительно, что она бросила школу и явилась прямо сюда, к вам, когда в Истфилде была возможность заявить. Кажется, миссис Фаррелл-Смит избегает общения с нижними чинами.
— Вы не читали ее показаний, — сказал Норман, — но уже уверены, что они ложные.
— Инспектор, я поговорю с миссис Фаррелл-Смит сам, в свое время. Но хочу, чтобы вы поняли следующее. Миссис Кроуфорд клянется, что инспектор Ратлидж не покидал ее дом, а она куда более надежный свидетель, чем миссис Фаррелл-Смит.
— И кто такая миссис Кроуфорд? Я о ней ничего не слышал.
— Надежность слов миссис Кроуфорд подтверждена мистером Невиллом Фитц-Торнтоном из министерства, это имя вы, конечно, слышали. К тому же выяснилось, что миссис Фаррелл-Смит уже однажды солгала под присягой.
Ратлидж подавил улыбку. Полиция и Ярд, оказывается, отчитывались перед министерством. Интересно, откуда Мелинда знает Фитц-Торнтона? В него это известие вселило надежду, и обрадовала ее помощь. При одной мысли о дальнейшем пребывании в подвале его заливал холодный пот.
— Я считаю, что надо оставить все как есть. Пока инспектор Майклсон не станет давать показания.
— Очень хороший совет. Но мне сказали, что инспектор Майклсон в таком состоянии, что вряд ли заговорит когда-нибудь, ему предстоит операция на головном мозге.
Хаббард прекратил дискуссию с Норманом очень просто. Он был старшим здесь и мог приказать. Что он и сделал. Все вещи Ратлиджа были ему немедленно возвращены. Давая ему расписаться в получении, Норман спросил:
— А что мне делать с Карлом Хопкинсом?
Вопрос должен был поставить в затруднительное положение Хаббарда, но тот невозмутимо ответил:
— Он останется там, где находится, до следствия. И может быть, Майклсон сможет сказать сам о том, кто на него напал.
— Можно я поговорю с Хопкинсом? — впервые подал голос Ратлидж.
Хаббард заколебался.
— Не думаю, что это разумно.
— Пять минут. Можем пойти вместе. Если я вернусь к расследованию, я должен поговорить с Хопкинсом. Вы знаете, почему я был отстранен и почему теперь оказался в таком положении. Вы должны дать мне шанс.
— Здесь не время и не место выяснять ситуацию и тем более решать. По правилам…
— К черту правила. — Ратлидж повернулся и направился в подвал, ожидая в спину приказ остановиться. Его не последовало.
Карл Хопкинс лежал на узкой койке на голом матрасе, прикрыв глаза рукой. Ратлидж пожалел, что не попросил у констебля ключи от камеры. Но возвращаться было поздно. Он оглядел камеру — зеркальное отражение той, в которой сидел сам. И сразу поднялась волна удушливого страха оказаться вновь запертым.
Он был похоронен заживо при Сомме, когда их наступательный клин был накрыт артиллерийским огнем своих же, из-за недолета до германских позиций. И чудом выжил, хотя боязнь замкнутого пространства осталась с ним навсегда. Он лежал, задыхаясь, в полной темноте, придавленный чьим-то телом и слоем земли над ними, и понимал, что вряд ли кто-то сможет вовремя их откопать. Минуты текли медленно, как часы, и, когда небольшой запас воздуха, который поддерживал дыхание, иссяк и его сознание стало затуманиваться, неожиданно пришла помощь. Его откопали руками, стащили с него труп, и, хотя земля дождем осыпалась с его головы и формы, он увидел, кто его спас. Это был мертвый Хэмиш Маклауд, он подарил ему тот небольшой запас воздуха, который заполнил его одежду. Ратлидж испытал такой шок, что не мог говорить, но его спасители отнесли это на счет его состояния, близкого к полному удушью.
Когда Ратлиджа доставили на пункт медицинской помощи и он немного пришел в себя, то вдруг услышал голос Хэмиша, с тех пор не оставлявший его в покое, — голос твердил ему, что все его люди мертвы и он не имел права выжить.
Отогнав воспоминания, Ратлидж окликнул Хопкинса, и тот отвел от лица руку, сел, свесив ноги на пол, и взглянул в зарешеченное окно на двери.
Он не спал, это было ясно.
— Что вам надо? Еще один ваш трюк?
Он был высокий, худой, сутулый, с очень светлыми волосами. Но, приглядевшись, Ратлидж заметил широкие плечи. Этот человек, несомненно, обладал силой. Первый взгляд оказался обманчив.
— Мы продержим вас здесь еще несколько дней, — сказал Ратлидж, — для вашей же безопасности. Но я хочу знать следующее — что связывало вас с теми четверыми, убитыми раньше в Истфилде? Вы вместе ходили в школу?
— Меня рано определили на мебельную фабрику. Я ходил с ними в школу года три. А потом моя мать сама учила меня вечерами, когда я приходил с работы.
— Что вы о них помните? Что запомнилось больше всего?
Хопкинс не задумался над ответом.
— Все были ровесниками. За исключением братьев Пирс. Все спортивные. Но на уроках успехи были не такие, похуже, чем в спорте. Я был сильнее в математике, да и литературе.
— Они были хулиганами?
— Не больше, чем другие.
Ратлидж сменил тему:
— Мне говорили, что вы ненавидели англичан за то, что они сделали с вашей семьей во время войны.
Хопкинс встал с койки, подошел к двери.
— Иногда мне становилось тяжело, когда я думал об этом. Я ведь не был призван, вы знаете. И не был там, чтобы им помочь. Я не мог спать, меня мучили мысли, что они звали меня, а я не пришел. Я даже не знал, что они погибли, узнал только спустя несколько недель. Я жил своей жизнью, работал, болтал с друзьями, крепко спал, а они боролись за жизнь. Потом, когда я видел английских солдат, хотелось спросить: вы не были там? Не попытались их спасти? Вам было безразлично, что они умирают? Некоторые хвастались тем, как убивали немцев. Проклятые ублюдки. Мне хотелось ударить их, заставить тоже страдать. — Он пожал плечами. — Мне было так тяжело, что я не мог ни о чем больше думать. Даже мысли о самоубийстве в голову лезли. Но что толку убить себя, если после смерти я все равно не смогу быть с ними? Самые счастливые дни своей жизни я провел именно с моим английским братом и моим немецким кузеном. А когда люди называют моего брата мясником, варваром и желают, чтобы он попал прямо в ад, я их ненавижу от всего сердца.
