– Фамилию не помню, какая-то польская.
– Странно, – сказала Оля.
Будучи филологом с университетским образованием, она не усматривала в фамилии «Громова» ни единого польского корешка.
– Еще как странно, – охотно согласилась Люсинда. – Пока я ходила в туалет, эта самая Мари зачем-то стащила у меня из кармана пальто писульку Жанны Марковны и ушла с ней – по-английски, не прощаясь. А теперь самое странное и одновременно страшное! Ты готова?
– Всегда готова, – вздохнула Оля.
– Так вот: той же ночью эту самую Мари убили и ограбили! Это ли не подтверждение моей теории о том, что «красная метка» есть обещание скорой смерти?!
– Опять фантазируешь, – с досадой сказала Оля. – Вернемся к фактам. Откуда ты знаешь, что Мари убили?
– Из самого что ни на есть достоверного источника – от старшего лейтенанта Колобкова! – похвасталась Люсинда. – Он приходил ко мне расспросить про убитую, а я послала его к Ксюше, потому что это она познакомила меня с Мари.
– Какая Ксюша? – одними губами спросил Громов.
– Какая Ксюша? – повторила вопрос Ольга Павловна.
– Ну, ты даешь, Ольгапална! – возмутилась Люсинда. – С глаз долой, из сердца вон! Наша Ксю, Ксюша Марковцева, Ксениванна, с которой мы вместе в школе работаем!
Громов снова закрыл глаза и несколько раз крепко и звучно стукнулся затылком о стену.
– И что Ксю?
– Ксю припомнила фамилию, только я опять ее забыла, – призналась Люсинда. – Начинается с «ново». Новокакойская, типа того. Мари Новокакойская. Или Новокакая-то.
– Понятно. У тебя все?
– Как это – все? А обсуждать ситуацию мы разве не будем? – обиделась Люсинда. – Держать военный совет и все такое?
– Потом подержим, – пообещала Оля и выключила связь.
Громов сидел, свесив голову на руки.
– Мне кажется, теперь ваша очередь давать объяснения, – мягко, но решительно сказала ему Ольга Павловна. – Мне особенно непонятно про польскую фамилию.
– Важенска, – сквозь пиджачные рукава голос Громова звучал невнятно и глухо. – Марина любила представляться девичьей фамилией матери, у нее и странички в соцсетях такие были.
– Важенска? – повторила Оля. – А где же тут «ново»?
Громов поднял голову:
– Я думаю, ваша подружка так услышала: Марина Важенска – Мари Новоженская.
Они помолчали. Оля думала о том, что на месте Громова, безобразно напившегося и учинившего дикий скандал, она бы теперь, пожалуй, извинилась за свое поведение, а внутренний голос внушал ей, что на месте Громова, потерявшего близкого человека, она бы еще не так разошлась. Напряженный внутренний диалог не просочился наружу ни звуком. Тем не менее Громов неохотно произнес:
– Кажется, я должен извиниться. Прошу прощения за весь этот шум, но учтите, я непременно разберусь с этой странной историей!
– Буду только рада этому и всецело готова вам помочь, – сухо сказала Ольга Павловна, от души желая стукнуть по коротко стриженной макушке олигарха своей гипсовой рукавицей.
Кто-то ведь должен прочистить мозги идиоту, способному заподозрить в гнусных кознях простую, скромную и, черт побери, влюбленную в него учительницу!
Суббота
Позавтракав в атмосфере скуки в своей светлице кофе и крекерами, Оля спустилась вниз в полной готовности к очередному визиту в больницу – с книжкой под мышкой и с улыбкой на устах.
Улыбку, правда, она долго фиксировала у зеркала – вручную приподнимая пальцами уголки губ, ибо сама по себе улыбка на лице не держалась, сползала, как мокрый осенний лист по стеклу. Настроение у Ольги Павловны было очень так себе – по пятибалльной шкале примерно на «троечку».
– Андрей Павлович оставил вам деньги, – приветствовав ее добросовестной улыбкой на твердую «четверку», сообщила Эмма.
Рассудительная Ольга Павловна сделала из этого сообщения два вывода: первый касался умственных способностей олигарха, в погоне за наживой гробящего свое здоровье работой в выходной день, а второй – ее собственной трудовой деятельности. Очевидно, Громов не надумал расторгнуть контракт, который они подписали, и даже выдал ей аванс.
Оля заглянула в конверт, оценила стопку купюр и подумала: а не переквалифицироваться ли ей в артистки, раз их непыльный труд так хорошо оплачивается?
– Андрей Павлович просил сказать, что у вас сегодня выходной, – сообщила Эмма.
– Что ж, прекрасно, спасибо.
Оля спрятала конверт в сумку, подумав, положила туда же томик Сент-Экзюпери и вышла из дома. Она обещала Фантомасу, что привезет ему книжку, и не собиралась обманывать ребенка.
Уж если Ольга Павловна Романчикова взялась изображать собой мать – это будет хорошая мать! Всем матерям мать! Великодушнее героини одноименного романа Горького, заботливее мамы Малыша из книжки про Карлсона, начитаннее Матушки Гусыни и уж точно порядочнее, чем мать Гамлета.
«Да, мать их так!» – поддержал ее внутренний голос, успевший набраться плохого от некультурного олигарха.
Выйдя за ворота, Оля отыскала на протяженном заборе табличку с названием улицы, вызвала по указанному адресу такси, терпеливо дождалась его и поехала в больницу к Фантомасу.
Тот был занят – клеил что-то сложное на пару с застенчивым мужиком, который при виде Оли заметно смутился. У мужика было красное шершавое лицо, похожее на кирпич, в который перед обжигом зачем-то влепили пару голубых бусин-глазок, и стрижка в духе парикмахерского минимализма. На гувернера этот тип решительно не походил.
Ольга Павловна посмотрела на него с подозрением, предположив, что перед ней еще один доморощенный актер, задействованный в любительском спектакле режиссера Громова в качестве доброго дядюшки.
Очевидно, бесконечно занятой олигарх окружал своего маленького сына покупным вниманием других людей, приобретая это внимание оптом, как это водится у крупных капиталистов.
– Сегодня с Димочкой Юрий Петрович побудет, – подтверждая эту версию, сообщила Лариса Львовна, и Оля, оставив Фантомасу книжку, откланялась до завтра.
Выйдя из клиники, она немного постояла во дворе, размышляя, куда бы ей податься. Очень хотелось домой, но неохота было объясняться с мамочкой и папочкой по поводу почти что сломанной руки.
Что им сказать? Правду – упала, мол, в могилку, очнулась – гипс? Но это поставит под сомнение версию о гуманитарных ночевках у инвалидной дочки Жанны Марковны, потому что какая же из увечной Ольги Павловны помощница – с одной-то рукой! Добрая маменька неизбежно начнет допытываться – где ее дочурка ночевала, а зачем доброй маменьке это знать?
С другой стороны, не может же она прятаться от родителей две недели, пока не снимут гипс.
По-хорошему, травму следовало «легализовать».
