Каждые пятнадцать минут приходил новый гость – австралиец,
пятеро испанцев, еще один голландец. Если не считать нескольких вопросов о
времени церемонии, – оказалось, не я один мучился сомнениями, – беседы мы не
вели. Присев все вместе в полуразрушенном дворике, где в старину хранили
съестные припасы, мы решили ждать, что же за всем этим воспоследует. Даже если
ждать придется еще один день и одну ночь.
Но поскольку ожидание все длилось, все же завязался разговор
о том, кто по какой причине явился сюда. Вот тогда я и узнал, что Путь Сантьяго
используют различные ордены, в большинстве своем связанные с Традицией.
Собравшиеся здесь люди прошли через множество испытаний и обрядов инициации,
которые я, впрочем, узнал давным-давно, в Бразилии. Так что высшую степень
Первого Пути искали только я да австралиец. Он не вдавался в подробности, но я
понял, что ритуалы его сильно отличались от ритуалов, принятых в RAM.
И примерно в 8:45, когда мы собрались наконец поговорить о
жизни каждого из нас, раздался удар гонга. Он донесся из бывшей часовни замка.
Туда мы все и направились.
А то, что предстало нашим взорам, производило сильное
впечатление. Часовня – или то, что еще оставалось от нее, ибо она являла собой
почти сплошные развалины, – была освещена многочисленными факелами. Там, где
некогда высился алтарь, стояли в ряд семеро в стальных шлемах и кольчугах, с
мечами и щитами в руках. У меня перехватило дыхание: показалось, что время
потекло вспять, и единственное, что вернуло меня к действительности, была наша
собственная одежда – джинсы и рубашки с вышитыми на них раковинами.
Даже в тусклом свете факелов в одном из семерых тамплиеров я
узнал Петруса.
– Подойдите к своим наставникам, – произнес тот, кто казался
старше других. – Смотрите только им в глаза. Разденьтесь и получите новую
одежду.
Я направился к Петрусу и взглянул ему в глаза. Он пребывал в
некоем трансе и вроде бы не понял, кто стоит перед ним. Однако в глазах его я
прочел печаль – ту самую печаль, что звучала в его голосе прошлой ночью.
Сбросил с себя одежду, и Петрус протянул мне черную надушенную тунику, свободно
ниспадающую с плеч. Я подумал, что у одного из этих наставников должно быть
больше одного ученика, но у кого именно – проверить не смог, потому что не
сводил пристального взора с Петруса.
Первосвященник велел нам выйти на середину часовни, а двое
рыцарей принялись очерчивать магический круг, освящая его заклинаниями:
– Тринитас, Созер, Мессия, Эммануэль, Саббах, Адонай,
Атанатос, Иису…
И вскоре, суля нам необходимую защиту, круг замкнулся. Тут
только я заметил, что четверо были облачены в белые туники, что означало – они
принесли обет полного целомудрия.
– Амидес, Теодониас, Анитор, – провозгласил первосвященник.
– Силою ангельской, Господи, облачаюсь я в одежды спасения, и пусть все, чего я
ни пожелаю, станет явью по воле Твоей, трижды священный Адонай, да будет
царствие твое вечным. Аминь.
И он набросил на кольчугу белый плащ, на плече которого был
вышит красный крест Ордена Храма. Прочие рыцари последовали его примеру.
Было ровно девять – наступил час Меркурия, божественного
вестника. И снова стоял я в центре круга Традиции. В часовне воскурялись
благовония – росный ладан, базилик, мята. Началось большое заклинание,
произносимое всеми рыцарями:
– Великий и могущественный царь Н., правящий по воле
Всевышнего над всеми духами горними и дольними, и в особенности – над Адским
Орденом Владычества Восточного, заклинаю тебя <опущено>, явись и исполни
волю мою, какова бы ни была она, могуществом Всевышнего и Создателя, Творца и
Повелителя всего сущего в небесах, на земле и в преисподней.
Глубочайшая тишина осенила всех нас, и, даже не видя, мы
почувствовали присутствие того, кто был вызван. Таково было освящение Таинства,
знак, позволяющий продолжать магические ритуалы. Мне доводилось сотни раз
участвовать в подобных церемониях, и результаты их бывали куда более
ошеломительными, нежели в этот час. Но, должно быть, часовня в замке Храма
подхлестнула мое воображение, ибо я был уверен, что вижу, как парит в левом
углу часовни нечто вроде никогда прежде не виданной мною птицы в блестящем
оперении.
Первосвященник, не заступая за магическую черту, окропил нас
водой. Потом священной тушью вывел на полу 72 имени, которыми в Традиции
зовется Бог.
И все мы – пилигримы и рыцари – начали произносить эти
священные имена. Пламя факелов трещало, и это был знак того, что дух, которого
мы заклинали, покоряется нам.
Пришел черед Танца. Я понял теперь, почему Петрус накануне
обучил меня совсем другому танцу, столь отличному от того, к которому я привык
на этом этапе церемонии.
Нам никто не продиктовал правил, но каждый и сам знал, что
нельзя выходить за пределы этого защитного круга, ибо у нас, в отличие от
рыцарей, под одеждой не было кольчуг. Прикинув радиус окружности, я сделал в
точности то, чему научил меня Петрус.
И начал вспоминать детство. Где-то в душе у меня зазвучал
далекий женский голос, напевавший песенку, под которую водят хоровод.
Опустившись на колени, я весь съежился, приняв положение ростка, и вскоре
ощутил, как начинает танцевать моя грудь – пока только грудь. Я хорошо себя
чувствовал и уже полностью предался ритуалу Традиции.
Но вот мелодия внутри меня изменилась, движения мои стали
более резкими и порывистыми – и я вошел в экстаз. Все потонуло во тьме, и тело
мое утратило вес. Я полетел над цветущими полями Агаты и на них встретился с
дедом и дядей – в детстве моем оба значили для меня чрезвычайно много. Я
улавливал колебания Времени, окутанного лоскутной тканью дорог, которые
перемешивались, перетекали одна в другую, становились – при всей разности своей
– единым целым.
Спустя какое-то время мимо, блистая красным, стремительно
пролетел австралиец.
Следующий образ, явившийся мне в целостном виде, был чашей
для причастия и дискосом – подносиком, на котором во время мессы священник
подносит прихожанам кусочки священной гостии, – и он стоял у меня перед глазами
так долго, словно хотел сказать мне что-то. Я попытался было расшифровать этот
образ, но не смог, хоть и не сомневался, что он каким-то образом связан с моим
мечом. Потом я увидел, как нож RAM засверкал во тьме, сгустившейся после
исчезновения чаши и дискоса. Клинок приблизился и стал лицом Н., вызванного
нами духа и моего давнего знакомца. Но с ним не возникло никакой связи, и лицо
его пропало во тьме, то появлявшейся, то исчезавшей.
Не знаю, сколько продолжался этот танец. Но вот внезапно
раздался голос:
– ЯХВЕ, ТЕТРАГРАММАТОН…
Я не хотел выходить из транса, но голос настаивал:
