Может быть, Петрус прав и я в самом деле чересчур склонен к
фантазиям? Обыкновенную немецкую овчарку взял да и преобразил во что-то
сверхъестественное и сулящее опасность. Это дурной знак, это примета усталости,
ведущей к поражению.
Впрочем, есть еще надежда. Девочка поманила меня за собой. Чувствуя,
как сердце мое переполняется ожиданием, я переступил порог и, значит, получил
то же отпущение грехов, что и паломники на Пути Сантьяго.
Обшарил глазами пустой, почти совсем лишенный статуй святых
храм в поисках того единственного предмета, который меня интересовал.
– Здесь вы видите, что капители колонн завиты в форме
раковины, – голосом экскурсовода начала девочка. – Образ святой Агеды относится
к…
И очень скоро я понял, что зря проделал весь обратный путь.
– А это – образ святого Иакова Ратоборца. Видите, он занес
меч и попирает мавров копытами своего коня. Скульптура была создана в…
Да, вот он, меч Сантьяго. Но – не мой. Я протянул еще
несколько песет моей спутнице, но она не приняла их. Слегка обидевшись,
оборвала свои объяснения и попросила меня удалиться.
И снова спустившись по склону горы, я направился в сторону
Компостелы. Когда я во второй раз за день пересекал Вильяфранку-дель-Бьерсо,
мне повстречался человек, который сказал, что зовут его Анхель, и спросил, не
желаю ли я осмотреть собор святого Иосифа Чудотворца. Магия его имени
[18]
произвела, конечно, свое действие, но я еще не отошел от предыдущего
разочарования и убедился, что Петрус поразительно разбирается в людях. А людям
весьма свойственно придумывать то, чего не существует, и не извлекать полезнейшие
уроки из находящегося у нас перед глазами.
И вот – исключительно ради того, чтобы лишний раз
подтвердить эту истину, – я согласился пойти с Анхелем в церковь. Но она
оказалась закрыта, ключа же у него не нашлось. Анхель показал мне высеченную
над входом скульптуру святого Иосифа с плотницкими инструментами в руках. Я
посмотрел, поблагодарил и предложил ему несколько песет, которые он отверг со
словами:
– Не ради денег мы это делаем. Мы гордимся нашим городом.
И снова вернувшись на прежнюю дорогу, я через пятнадцать
минут оставил позади Вильяфранку-дель-Бьерсо с ее улицами, дверьми и
таинственными гидами, ничего не берущими за свои услуги.
Довольно долго я шел по горной дороге – труды были тяжкие, а
результаты жалкие. Поначалу размышлял только о своем – об одиночестве, о том,
как стыдно будет разочаровать Петруса, о мече и его тайне. Но потом перед
глазами стали возникать образы девочки и Анхеля, и не думать о них я уже не
мог. Покуда я был сосредоточен исключительно на себе, эти двое отдавали мне самое
дорогое, чем были наделены, – любовь к своему городку. И притом отдавали
совершенно безвозмездно. Где-то в глубине моего существа начала брезжить покуда
еще смутная мысль. Что-то такое, связующее все воедино. Петрус всегда твердил,
что для того, чтобы одержать Победу, мысль о законной награде более чем
необходима. И всякий раз, когда я забывал весь мир и все помыслы мои
сосредоточивались только на мече, проводник, устраивая мне какое-нибудь
мучительное испытание, неизменно возвращал меня к действительности. Так во
время нашего паломничества происходило не однажды.
Ох, это было не случайно. И имело явное отношение к моему
мечу. И то, что пребывало на дне моей души, вдруг шевельнулось, вздрогнуло и
стало высвечиваться. Я и сам пока еще не мог бы сказать, о чем думаю, но
чувствовал – я на верном пути.
И испытал благодарность судьбе, пославшей мне встречу с
девочкой и Анхелем: в том, как говорили они оба о церквах, звучал голос Любви
Всепоглощающей. И оба заставили меня дважды проделать путь, намеченный на
сегодня. И это вытравило из памяти очарование ритуалов Традиции, вернув меня на
испанскую почву.
Мне вспомнился тот теперь уже далекий день, когда Петрус
сказал мне, что мы кружим по одному и тому же месту в Пиренеях. Вспомнился со
светлой грустью. Это было хорошее начало путешествия – и, как знать, вдруг
повторение окажется предвестием удачного конца.
К вечеру я добрался до жилья и попросил приюта в доме
старухи-крестьянки, которая за ночлег и еду взяла с меня сущие пустяки. Мы
немного поговорили с ней, и она рассказала мне о том, как верит в Святое Сердце
Иисусово, и о том, что год выдался засушливый и много было хлопот с урожаем
маслин. Я съел суп, выпил вина и рано лег спать.
Я чувствовал – во мне зреет и вот-вот проявится какая-то
идея, и потому умиротворение наконец-то осенило мою душу. Я помолился, сделал
несколько упражнений, которым обучил меня Петрус, а потом решил вызвать
Астрейна.
Мне надо было поговорить с ним обо всем, что происходило во
время моей схватки с псом. В тот день он сделал все, чтобы навредить мне, а
когда отказался помочь воздвигнуть крест, я решил навсегда изгнать его из моей
жизни. С другой стороны, если бы я не узнал его голос, то, весьма вероятно,
поддался бы искушениям, прельщавшим меня на всем протяжении схватки.
– Ты сделал все возможное, чтобы победу одержал Легион, –
сказал я.
– Я не сражаюсь против моих братьев, – отвечал Астрейн.
Такого ответа я и ждал. Я предвидел это – давным-давно
предвидел – и было бы просто глупо гневаться на Вестника за то, что он не в
силах изменить собственную природу. Надо просто искать в нем товарища, который
поможет тебе в такие минуты, как те, например, что я переживаю сейчас, – а
ничего иного от него требовать не приходится: это его единственное
предназначение. И, отринув былую злость, мы оживленно заговорили о Пути, и о
Петрусе, и о тайне моего меча, которая, как я предчувствовал, уже обосновалась
в моей душе. Он не сказал ничего значительного, разве только что раскрывать эти
тайны ему запрещено. Но по крайней мере мне, рта не раскрывавшему всю вторую
половину дня, было с кем отвести душу. И беседа наша длилась до тех пор, пока
старуха-хозяйка не постучала в дверь, сказав, что я разговариваю во сне.
