— Ты ошибалась. Тебя никто не понимает. Ты — слишком сложная натура для наших убогих мозгов. Ты только и можешь, что портить жизнь тем, кто тебя любит.
— Значит, я порчу тебе жизнь?
— Угу. Именно так.
— В таком случае, — Настя машинальным движением стряхнула пепел с рукава плаща, — мне, наверно, лучше уйти?
— Наверное, — сухо ответила Светлана.
Настя повернулась и подошла к двери. На мгновение замерла, хотела обернуться, но — так и не обернулась.
— Прощай, — негромко сказала она и вышла из комнаты.
— Ну и иди! — крикнула ей вслед Светлана. — Убирайся из моей квартиры и из моей жизни! Чтобы духу твоего здесь не было!
Дверь за Настей закрылась. Светлана взяла со столика какой-то глянцевый журнал и положила его на колени. Некоторое время она вяло листала его, а потом вдруг скорчила зверскую гримасу и, размахнувшись, изо всех сил швырнула журнал об стену.
— Пропади все пропадом, — зло проговорила она.
Только теперь, шагая от дома Светланы к метро, Настя поняла, как она устала за эти дни. Разговоры с сыщиками вымотали ее. Разговор со Светланой сделал ее больной.
Настя чувствовала себя так, словно у нее на душе появилась какая-то накипь, как если бы белую фарфоровую чашку испачкали сажей. Она попыталась вспомнить Алексея, но вдруг поняла, что не может восстановить в памяти его лицо. Это было странное чувство. Словно Алексея никогда и не было в ее жизни. Словно она перенесла его образ в свою память из чужих воспоминаний, из чужих счастливых снов. Ничего этого уже нет. Все потеряно. Безвозвратно.
Настя увидела пустую машину такси. Подошла, наклонилась к окошку и спросила у водителя:
— Сможете отвезти мена на кладбище?
2
Ни цветов, ни венков — ничего. Только несколько мертвых желтоватых листьев, принесенных сюда холодным осенним ветром из березовой рощицы, огороженной железным забором.
— Аська, мне нужно уехать по делам. Ненадолго, дня на четыре.
— На целых четыре дня! Я буду скучать.
— Не будешь. Я буду приходить к тебе во сне.
— Обещаешь?
— Конечно! Каждую ночь.
Настя улыбнулась. Как давно были сказаны эти слова. Страшно давно. Да и были ли они сказаны вообще?
Она стояла, прислонившись к невысокой черной оградке, и смотрела на памятник. Ее глаза были сухими и блестящими, губы беззвучно шевелились. Памятник был сделан из куска гранита. Темный прямоугольник с крестиком наверху. К середине памятника была прикручена небольшая металлическая табличка.
Алексей Егорович НОВИЦКИЙ
1980–2013
И все. Две даты и черточка между ними. Все, что осталось от его лица. От его глаз и губ. От его улыбки. От его смеха.
Могила уже успела порасти невысокой травой. Теперь эта трава пожелтела и завяла. Осень убила ее.
— Ты меня обманул, — тихо, с горечью в голосе, произнесла Настя. — Ты совсем не приходишь ко мне во сне!
Алексей улыбался с фотографии, словно ничего не случилось.
— Ты ушел, и тебя убили, — сказала Настя. — Если бы я не послала тебя за этим дурацким мороженым, ничего бы не случилось. Это я во всем виновата.
Настя понимала бесполезность и неправду этих слов, но она не могла остановиться.
— Ты умер, — говорила она, — а я должна жить… Без тебя… Как ты мог допустить это? Ну, давай, скажи мне! — крикнула Настя, прижав руки к груди. — Скажи мне, что все будет хорошо, что мы доживем до старости и, когда я состарюсь, ты купишь мне вставные зубы! — Она нервно рассмеялась. — Скажи мне, милый! Скажи мне! Почему ты молчишь? Какого черта ты молчишь?
Настя упала на колени, прижала ладони к лицу и разрыдалась.
— Эй, девушка! — произнес чей-то голос у Насти за спиной.
Быстро обернувшись, она увидела перед собой маленького пожилого мужчину в телогрейке, дырявой спортивной шапочке и кирзовых сапогах.
— Я говорю: холодно сейчас коленками-то по земле, — проговорил он с заискивающей улыбкой. — Ежели нужно, я могу телогреечку подстелить.
Настя встала с земли и отряхнула плащ.
— Значит, не нужно, — сказал мужичок.
Настя молчала.
— Я здешний кладбищенский сторож, — пояснил тогда он. — Михал Кузьмич. — Глянул на фотографию и спросил: — Муж?
— Да, — ответила Настя.
— Красивый. Жалко, что помер молодым.
— Да, — снова глухо проговорила Настя.
— Сам помер или кто помог?
Настя ничего не ответила. Она вдруг почувствовала, что страшно замерзла.
— Уже вечереет, — сказал он. — Вам бы домой.
— Да. — Настя посмотрела на сторожа. Его лицо показалось ей простым и располагающим. — Михаил Кузьмич, у вас тут сторожка?
— Да.
— Можно мне попить у вас чаю?
Сторож, казалось, ничуть не удивился.
— А чего ж нельзя? Попей, от меня не убудет. Заварю тебе на травах.
— А травы где собираете? — спросила зачем-то Настя.
— Да прямо здесь и собираю, — ответил сторож.
— Где здесь? На кладбище?
— Угу. Тут много чего можно собрать. И мяту, и манарду, и лимонник… Сам сушу, смешиваю, делаю настои и отвары. Пусть малый, но промысел. Идем.
Он повернулся и зашагал к небольшому кирпичному зданию, видневшемуся неподалеку. Настя не заставила дважды повторять и пошла за ним.
Внутри сторожки оказалось довольно уютно. В стенной нише стоял электрический камин, от которого шло тепло — почти настоящее, почти живое. Михаил Кузьмич заварил ей душистый травяной чай, и Настя пила его, держа огромную керамическую чашку двумя ладонями, и чувствовала, как по ее телу растекается благотворный жар.
— Не хочу возвращаться домой, — сказала она.
— Это отчего ж? — поинтересовался сторож, тоже прихлебывая из чашки травяной чай.
— Меня там никто не ждет. — Она посмотрела в его карие глаза, опутанные густой сеткою морщин. — Михаил Кузьмич, можно мне переночевать у вас в сторожке?
Этот вопрос привел сторожа в растерянность.
— Даже не знаю, — проговорил он. Подумал и добавил: — Неуютно у меня тут. Обстановка убогая — не для такой барышни, как вы.
Настя сдержанно улыбнулась.
— Наоборот. Очень уютно.
Он вздохнул и развел руками:
— Что ж, коли так, то ночуй. Постелю тебе в комнате, а сам посплю в гараже. Там у меня топчанчик.
Настя поставила на стол чашку, достала из сумочки кошелек, отсчитала тысячу рублей и протянула сторожу:
