— А утренний молодой человек посильнее будет, потемпераментней. Этот хорош, да шуму много. А шум и темперамент — разные вещи.
Кирилл прекрасно говорил по-французски, но в беседу решил не вмешиваться. Взглянул на говорившего, будто призывая его ко вниманию, но взгляд многозначительный, тот все понял, смутился. Кирилл знал лучше кого бы то ни было, что концертмейстеры вечно недовольны солистами, вечно беззлобно и бессмысленно интригуют, но осадок остался. Он отыграл финал, будто отбил номер, вынужденный завершить концерт, ведь это последняя репетиция. Сухо поблагодарил дирижера и попросил позволения остаться в зале, поработать над концертом самостоятельно.
— Спасибо всем, музыканты могут быть свободны, до завтра, друзья мои! — Он снова пожал руку Войцеху Грюнеру и, не дожидаясь, когда сцена опустеет, начал играть медленную часть концерта, понимая, что сделана она хорошо, прощаясь так — он выглядит чутким и ответственным, на самом же деле с трудом дождался, когда наконец за копушей-арфисткой, покидавшей зал последней, закроется дверь. Сделал паузу, запустил виртуозный пассаж из финальной каденции, эффектно завершил свою партию и снял руки с клавиатуры.
Ему нужно было время обдумать невероятную идею, восхитительную в своей дикости. Кирилла идейка ошеломила в момент прослушивания французских колкостей концертмейстера. Гениально, ничего не скажешь! Время позднее, сюда не войдут даже уборщики, да и те уже небось отправились по домам. Минут десять у него, без сомнения, есть.
Кирилл придвинул стул к правому углу рояля, установил вращающийся стержень на максимальную высоту. Отлично. Теперь упругая кожаная поверхность плотно подпирает концертный «Steinway» на манер домкрата. Он скользнул под рояль и улегся на сцене, как это делают автомобилисты, намеревающиеся снять поврежденное колесо. Да и цель сходная — Кирилл решил поработать с креплением ножки рояля. Развинтить, слегка расслабить, по возможности повредить резьбу, если удастся. Чтобы завтра утром инструмент выглядел устойчивым и надежным, как обычно. Но на самом деле мог упасть в любую минуту. Митя играет первым, такая у него судьба на этом конкурсе. Концерт рассчитан на размашистые жесты пианиста, фортиссимо требует сил и упора в клавиатуру «от плеча» — о, тупость музыкальных приемчиков, особенно определений, это «от плеча» веселило Кирилла с детства. Вот играет Митя Вележев, тонкий интерпретатор Барденна, «от плеча», а рояль под ним валится с ног. Не выдерживает удали молодецкой и плечевого напора. Чересчур, Митенька. Рояли под тобой, как усталые лошади, падают. От перебора с размахом. Талантливый парень, но конфузы случаются. Сплошь и рядом. Лучше не связываться. Смешон, батенька. Одно слово, смешон!
Ножка уже начала поддаваться, что-то заскрипело внутри крепежных конструкций, Кирилл осторожно продолжал возню с черной лакированной древесиной, вспотел от усилий, закашлялся. Пришлось оставить деревяшку на время, привести себя в порядок. А положение у него из рук вон — приступ кашля у лежащего под роялем пианиста. Гордость и надежда русской пианистической школы вывинчивает ножку рояля в жесткой конкурентной борьбе. Увидел бы кто. Вряд ли б сопереживал.
Уж кто смешон — так это он, Кирилл. Шутка кавалергарда на конкурсе, почти на отдыхе в курортной местности. Как в детских летних лагерях традиция — ночью вывозить друг друга в зубной пасте, а наутро целый пятый корпус сотрясается от хохота. «Чур меня, чур! — вдруг пронзило его, даже пот прошиб, капельками вылупился на лбу. — Спаси и сохрани от порчи. Не я это. Не со мной. Сказано же: гений и злодейство — две вещи несовместные.
Господь милосердный, спасибо тебе, что уберег от злодейства. Не жить бы мне потом. Я гений. Злодеем не выживу, чур меня, чур, чур, чур!» — это «чур!» долго еще доносилось из-под рояля, ножку обратно прикрутить еще сложней, чем повредить, как оказалось. Кирилл потел, кряхтел, взмок окончательно, наконец удовлетворенно ощутил, что резьба совместилась и ножка упор держит. Он вылез из-под рояля, еще раз проверил устойчивость, выдернул табурет и поставил его на место. Попробовал сыграть пассажи финала, рояль устоял.
Кирилл пригладил волосы, поправил ворот рубашки, схватил пальто и выбежал вон из концертного комплекса, успев на прощание более или менее спокойно кивнуть вахтеру. Не разбирая дороги, бросился он к гостинице «Афина», бегом поднялся в номер и только теперь позвонил Валентину Юрьевичу.
— Добрый вечер, — тот ответил сухо, но это неважно. Сейчас подобреет. — Я принял решение лететь в Лондон. В финале играть не буду. Когда у меня рейс?
— Завтра в восемь утра. Но подожди немного, я попробую поменять на сегодняшний вечер. Пока с тобой снова что-то не приключилось. Собери пожитки и приготовься выписаться из номера. Я горжусь твоим решением.
— Конкурс мне не нужен. И я ему тоже. — Кирилл, впрочем, не вдумывался в последовательность произносимых слов. Некогда. Одной рукой он уже вбрасывал рубашки в просторную сумку.
Вещей, к счастью, немного. Еще зубная щетка в ванной осталась, фирменная и надежная. Да и волшебный одеколон, подаренный Ирочкой-чудесницей. Вот и все, готов. Только бы как можно скорее, только бы не сидеть в этой богом проклятой пещере горного короля ни секунды больше!
Звонок раздался тут же: Розанов. Кирилл выдохнул с облегчением, будто из шахты бездонной высвободили — с жизнью уже попрощался, но вовремя помощь пришла.
— Кирилл, теперь не теряй ни секунды. Через сорок минут ты должен быть в аэропорту. Рейс на Лондон, в тот час он один, не перепутаешь. Билет на твое имя оплачен. Тебя встретят представители концертной организации, ты их по рекламному плакатику узнаешь. Удачи!
Кирилл спустился, попросил на ресепшене поскорее его рассчитать и вызвать такси. Коротко объявил, что срочно улетает в Лондон, у него завтра концерт, оставил лаконичную информацию для прессы: «К моему глубочайшему сожалению, в финале участвовать не смогу, завтра вынужден играть концерт в „Альберт-Холле“, незапланированная замена заболевшего пианиста. Желаю успеха моим друзьям-соперникам, искренне надеюсь встретиться снова и побороться за победу в будущем! Кирилл Знаменский».
Сквозь массивную стеклянную вертушку входа он увидел плавно подъехавшую машину, вышколенный таксист первоклассного отеля «Афина» вышел, открыл дверцу и застыл в ожидании клиента.
В ночь перед финальным выступлением Митя почти не спал, временами впадал в дремотное состояние, но кошмары мучили — просыпался, дважды просил чаю в номер, дежурный не сразу, но являлся, по всей видимости, спал он до того крепко, спокойно. Илона оставила какие-то таблетки, гарантирующие крепкий сон и бодрость на утро, но экспериментировать Митя побоялся. Закрывал глаза, мутный экран подсознания тут же выдавал картинку — зияющая, зловещая чернота рояля, спасительно расчерченная клавиатура, как островок безопасности. В конце концов, рояль исчез вовсе, ускакал, нет, плавно ускользил колесиками, черно-белые деревяшки остались незакрепленными, но почему-то держались, не падали. Клавиатура казалась спасением, нужно только опереться на нее крепче. Что за чушь, он в очередной раз вскидывался, бродил по комнате, вглядывался в размытые туманом очертания гор. Позвонил дежурный, принес еще один стакан чаю, заученно осведомился, все ли в порядке, Митя кивнул рассеянно, потом вышел проводить его, всклокоченного, широко топырящего веки слипающихся со сна глаз, тысяча извинений! — объяснив, что хочет немного отвлечься, спугнуть несвоевременные кошмары. Они направились к лестнице, минуя наглухо закрытую дверь, давно вызывавшую Митино любопытство. Табличка «Pink Suite»
[10]
пришпиленная справа, розовая полоса, широким кантом окаймляющая вход в загадочный номер. Он выделялся из размеренной стильности общего оформления.
