Я замечаю, что все происходит в точности так же, как с
первой книгой: просыпаюсь в девять с намерением выпить кофе и сразу же сесть за
компьютер; читаю газеты, выхожу на прогулку, заглядываю в ближайший бар
поговорить с людьми, возвращаюсь, гляжу на компьютер, вспоминаю, что надо
позвонить туда-то и туда-то, гляжу на компьютер, а время уже к обеду, я ем,
сокрушаясь при мысли о том, что должен был бы писать с одиннадцати утра, но
теперь надо немного поспать, и просыпаюсь в пять, и вот наконец включаю компьютер,
проверяю почту, выясняю, что не могу выйти в сеть, и что же остается, как не
отправиться в ближайшее интернет-кафе, находящееся в десяти минутах ходьбы от
моего дома, но неужели же перед этим, хотя бы для того, чтобы избыть чувство
вины, я не смогу поработать хотя бы полчаса?!
И я начинаю писать — по обязанности, но вдруг увлекаюсь и
уже больше не останавливаюсь. Прислуга зовет меня ужинать, я прошу не мешать и
не отвлекать, через час она приходит снова, мне хочется есть, но — еще слово,
еще строчку, еще страницу. Сажусь за стол, торопливо проглатываю простывшую еду
и возвращаюсь к компьютеру — я больше не контролирую свои шаги, и остров
появляется передо мной из мглы, меня тащит по его тропинкам, и я встречаю
такое, чего никогда не видел, о чем никогда не мечтал. Кофе, потом еще кофе, и
вот в два часа ночи останавливаюсь, потому что глаза устали.
Ложусь и еще больше часа записываю то, что может пригодиться
в новом абзаце — и не пригождается, как показывает опыт, никогда: все эти
заметки служат лишь для того, чтобы опустошить голову и заснуть. Обещаю самому
себе, что завтра в одиннадцать утра вновь примусь за работу. И на следующий
день все повторяется сначала — прогулки, беседы, обед, сон, чувство вины,
досада на то, что связь не установить, попытки выжать из себя первую страницу и
т. д.
Внезапно оказывается, что пролетели две, три, четыре,
одиннадцать недель, я знаю, что уже недалеко финал, меня охватывает чувство
пустоты, известное каждому, кто вкладывал в сочетания слов то, что лучше было
бы хранить для себя. Но я должен дойти до последней фразы — и дохожу.
Когда прежде я встречал в биографиях писателей слова «Книга
пишется сама, писатель лишь заносит ее на бумагу», мне казалось, что они
приукрашивают свое ремесло. Сейчас я знаю, что это — чистейшая правда: никто не
знает, почему течение вынесло его к этому острову, а не к тому, на который он
стремился попасть. Начинаешь, как одержимый, править и вычеркивать, а когда не
в силах больше читать по сто раз одно и то же, отправляешь рукопись издателю —
пусть еще раз отредактирует и выпустит в свет.
И — к моему несказанному и непреходящему удивлению — другие
люди, которые тоже искали этот остров, находят его в твоей книге. Один
рассказывает другому, и вот протягивается звено за звеном таинственная цепь, и
то, что писатель считал плодом своего затворнического труда, превращается в
мост, в корабль, благодаря которым сердце, как говорится, сердцу весть подает.
И с этой минуты я уже не тот затерянный в бурном море
человек: благодаря моим читателям я встречаюсь с самим собой, ибо понимаю
написанное мною, лишь когда это поняли другие — никак не раньше. В те редкие
мгновения, подобные тому, которое вот-вот наступит, я могу поглядеть кому-то из
этих «других» в глаза и понять, что моя душа не одинока в этом мире.
***
В назначенный час я начал подписывать свои книги, лишь на
мгновенье встречаясь глазами с теми, кто протягивал мне свой экземпляр, но
испытывая уважительную радость сообщника и единомышленника. Рукопожатия,
письма, отзывы. Спустя полтора часа прошу дать мне десять минут передышки, и
никто не выказывает недовольства, а мой издатель (по уже устоявшейся традиции)
угощает шампанским всех, кто стоит в очереди за автографом. (Я пытался было
распространить эту традицию и на другие страны, однако слышал в ответ, что
французское шампанское очень дорого, так что приходилось ограничиваться
стаканом минеральной воды, что, впрочем, тоже — знак внимания к ожидающим.)
Возвращаюсь за стол. Проходит два часа, но вопреки тому, что
могли бы подумать наблюдающие за этой церемонией, я нисколько не устал, полон
энергии и готов продолжать работу хоть всю ночь напролет. Но доступ в магазин
прекращен, двери заперты, а внутри остается человек сорок, вот их уже
тридцать... двадцать... одиннадцать... пять... четыре... три... два... — и
наконец я встречаюсь глазами с последним.
— Я хотел дождаться конца. Мне надо вам кое-что передать.
Не знаю, что ответить. Издатели и книготорговцы ведут
оживленный разговор, вскоре мы пойдем ужинать, пить после такой эмоциональной
встряски, рассказывать о всяких забавных происшествиях, случившихся во время
раздачи автографов.
Я никогда не видел этого человека, но знаю, кто это. Взяв у
него экземпляр, пишу: «Михаилу — на добрую память».
Все это — молча. Боюсь спугнуть его — неосторожное слово,
фраза, движение, и он скроется, исчезнет навсегда.
В долю секунды успеваю сообразить, что он — и только он —
спасет меня от этого благословенного или проклятого наваждения, ибо этот
человек — единственный, кто знает, где обретается ныне Заир, и я смогу наконец
задать вопросы, которыми столько времени терзал себя.
— Хочу, чтобы вы знали: с нею все обстоит благополучно. И
весьма вероятно, она прочла вашу книгу.
Мои спутники приближаются. Поздравляют меня, обнимают,
говорят, что все прошло необыкновенно удачно. Теперь мы поужинаем, выпьем,
отпразднуем успех, обменяемся впечатлениями.
— Я хочу пригласить вот этого читателя, — говорю я. — Он был
в очереди последним, он будет представлять всех тех, кто был с нами здесь
сегодня вечером.
— Не могу, — произносит он. — У меня встреча, которую нельзя
отменить или перенести. — И, повернувшись ко мне, добавляет немного испуганно:
— Я всего лишь должен был передать вам кое-что.
— А что именно? — спрашивает кто-то из книготорговцев.
— Наш автор никогда никого не приглашает! — говорит мой
издатель. — Воспользуйтесь приглашением! Едем ужинать!
— Благодарю, но по четвергам я занят. У меня встреча.
— В котором часу?
— Через два часа.
— И где она должна состояться?
— В одном армянском ресторане.
Мой водитель — армянин по национальности — уточняет, в каком
именно, и сообщает, что это всего лишь в пятнадцати минутах езды от нашего
ресторана. Все стремятся сделать мне приятное, полагая, что, если я приглашаю
кого-то, он должен быть польщен и растроган, а все прочие дела отложить.
— Как вас зовут? — спрашивает Мари.
