— Поскольку я написал целую книгу о явлениях, то мне в свое
время пришлось всесторонне изучить вопрос. Я прочел все, что было опубликовано
по этому поводу в конце XIX века, получил доступ к показаниям Бернадетты, а ее
допрашивали представители и полиции, и церкви, и науки. Ни разу не сказала она,
что видела женщину, но настойчиво повторяла, что это была девочка. До самой
своей смерти она твердила одно и то же, и никто не поймал ее на противоречиях,
и воздвигнутое в пещере изваяние возмущало ее до глубины души: Бернадетта
уверяла, что статуя не имеет ни малейшего сходства с видением. Ей предстала
девочка, а не взрослая женщина. Но Церковь все равно присвоила себе эту
историю, это место, эти видения, превратив девочку в Богоматерь. И правда
постепенно забылась, а ложь, благодаря многократному повторению, в конце концов
убедила весь мир. Разница лишь в том, что та девочка, которая явилась
Бернадетте, — та упорно настаивала, что это была именно девочка, — сообщила ей
свое имя.
— И какое же? — осведомился Михаил.
— «Я — Непорочное Зачатие». Согласитесь, это не то что
Беатрис, Мария, Изабелла. Она называет себя неким событием или эпизодом,
который можно передать иными словами: «Рождению моего ребенка не предшествовало
соитие». Рассказывайте, Михаил.
— Но сначала я хочу спросить... — говорит нищий примерно
моего возраста. — Вы сказали, что сочинили книгу... Как называется?
— У меня много книг.
И я произношу заглавие книги, в которой упоминается история
Бернадетты и ее видения.
— Так вы, значит, муж той журналистки?..
— Муж Эстер? — оборванная нищенка в зеленой шляпе и красном
пальто смотрит на меня выпученными глазами.
Не знаю, что на это сказать.
— Почему же она больше не приходит сюда?! Она жива, надеюсь?
Сколько раз я ей говорил, чтобы не совалась в опасные места! Поглядите-ка, что
она мне дала!
И он протягивает мне выпачканный кровью лоскут — обрывок
военной формы, которую носил убитый солдат.
— Жива, — отвечаю я. — Однако меня удивляло, что она
приходила сюда.
— Почему? Потому что мы — другие?
— Вы не поняли. Я не осуждаю вас за то, что вы такие, как вы
есть. Я был удивлен и обрадован, когда узнал об этом.
Но водка, которую мы пьем, чтобы согреться, уже произвела
свое действие на нас.
— Вы насмехаетесь над нами, — произносит коренастый человек
с длинными волосами и многодневной щетиной. — Если считаете, что попали в
неподобающее общество, убирайтесь отсюда.
Однако я тоже выпил, и это придает мне смелости.
— А кто вы такие? Почему выбрали себе такую жизнь? Вы
здоровы и трудоспособны, однако предпочитаете ничего не делать.
— Здесь сидят люди, выбравшие неучастие, — мы не желаем
иметь отношение к этому миру, который скоро разлетится на куски, и к этим
людям, которые постоянно боятся что-нибудь потерять, которые притворяются,
будто все хорошо, тогда как на самом деле все плохо! Очень плохо! А вы-то сами
разве не нищий? Не клянчите подаяния у своего босса, не побираетесь у
домовладельца?
— А вам не стыдно, что вы пустили по ветру свою жизнь?! —
вмешивается нищенка в красном.
— А почему это я пустил свою жизнь по ветру? Я делаю то, что
хочу.
— А чего вы хотите? — перебивает меня коренастый. — Быть на
вершине? А кто сказал, что вершина лучше равнины? Вы считаете, что мы не умеем
жить, так ведь? А вот ваша жена поняла, что мы пре-вос-ход-но знаем, чего хотим
от жизни. Хотите, скажу? Мира! И свободного времени! И чтоб не надо было
одеваться прилично — у нас здесь свои собственные понятия о моде! Мы пьем,
когда хочется, и спим, где понравится! Никто из нас не предпочел рабство, и мы
гордимся этим, очень гордимся, хоть вы и жалеете нас за это и считаете убогими!
Голоса становятся агрессивными, и Михаил вмешивается:
— Хотите дослушать мою историю или нам лучше немедля уйти?
— Он нас критикует! — кричит одноногий. — Пришел к нам и нас
же порицает! Господь Бог какой нашелся!
Нищие ворчат, кто-то хлопает меня по плечу, я угощаю его
сигаретой, снова пускаю вкруговую бутылку водки. Постепенно нищие
успокаиваются, но я по-прежнему поражен тем, что с этими людьми общалась Эстер
и что они знали ее — быть может, даже лучше, чем я, если им достался тряпичный
лоскут, выпачканный кровью.
Михаил продолжает.
***
Итак, учиться мне негде, а к лошадям, которыми гордится наш
край, меня не подпускают — мал еще, — так что приходится идти в пастухи. В
первую же неделю умирает овца, и разносится слух, будто у меня — черный глаз,
что я — сын человека, появившегося неведомо откуда, улестившего мою мать
обещаниями и оставившего нас ни с чем. Хотя коммунисты постарались внушить
людям, будто религия — это всего лишь способ обмануть отчаявшихся людей
несбыточными посулами, хотя все здесь воспитаны в духе материализма, то есть
затвердили накрепко: невидимое глазу — это плод воображения, но древние степные
традиции сохранились в неприкосновенности и передаются изустно через поколения.
После того как выкорчевали куст, я больше не могу увидеть
девочку, но голос ее продолжаю слышать. Я прошу, чтобы она помогла мне пасти
стадо, а она отвечает, что надо набраться терпения и выдержки, грядут трудные
времена, но мне еще не исполнится двадцати двух лет, как появится из далеких
стран женщина, которая откроет передо мной мир. И еще говорит, что мне
предстоит выполнить некое поручение, и заключается оно в том, чтобы помочь
распространить по всему свету истинную энергию любви.
Хозяин отары, наслушавшись сплетен — подумать только, их
распускают, стремясь погубить меня, как раз те самые люди, которым девочка
помогала весь год, — собирается идти в партийный комитет и сообщить там, что и
я, и моя мать — настоящие враги народа. Он меня увольняет. Но это не слишком
сильно омрачает мою жизнь, потому что мать к этому времени уже поступила
вышивальщицей на фабрику в самом большом городе нашего края, где никто не
знает, что мы — враги народа и рабочего класса. Дирекции нужно лишь, чтобы она
с утра до вечера не разгибала спины над вышиванием.
