— Когда вы сказали мне о пророчествах, я попросил моего
друга сосредоточиться именно на этом. И вот что он мне сказал: ученые сошлись
во мнении насчет того, что, хотя эпилепсией страдали многие известные люди, эта
болезнь никого не одаривает сверхъестественными способностями. И тем не менее
знаменитых эпилептиков перед началом и во время припадка окружала некая
«мистическая аура»...
— И кто же из великих людей страдал эпилепсией?
— Наполеон, Александр Македонский, Данте. Он назвал бы и
других, но ведь меня больше всего интересовал дар ясновидения этого вашего
юноши. Как его, кстати, зовут?
— Его имя вам ничего не скажет. Уверен, что вас ждут другие
пациенты, а потому не будем отвлекаться. Продолжайте, пожалуйста.
— Ученые, изучавшие тексты Священного Писания, уверены, что
эпилептиком был апостол Павел. Они основываются на том, что на пути в Дамаск он
увидел рядом с собой ослепительный свет такой силы, что упал наземь, ослеп и
несколько дней не мог пить и есть. В медицинской литературе это считается «поражением
височной доли мозга».
— Церковь, вероятно, с этим не согласна?
— Я и сам с этим не согласен, но так сказано в медицинской
литературе. Существуют также эпилептики, у которых развивается так называемая
«ауто деструкция». Это — случай Ван Гога, который описывал свои судорожные
припадки как «внутренние бури». В больнице Сен-Реми, где он лежал, один из
санитаров был свидетелем такого припадка.
— Но Ван Гог сумел через свои картины превратить страсть к
саморазрушению в перевоплощение окружающего его мира.
— Есть гипотеза, что Льюис Кэрролл создал «Алису в стране
чудес», чтобы описать свои болезненные состояния. Черная дыра, куда в начале
книги проникает Алиса, хорошо знакома большинству эпилептиков. Путешествуя по
«Стране чудес», Алиса видит летающие предметы и чувствует, что ее собственное
тело как бы лишилось веса, — это еще одно точное описание ощущений во время
припадка.
— Получается, что эпилептики — люди художественно одаренные?
— Вовсе нет. Когда художники обретают известность, их
творчество в конце концов увязывается с болезнью. Meдицинская литература
пестрит упоминаниями о писателях, у которых было подозрение на эпилепсию или
даже подтвержденный диагноз. Это — Мольер, Эдгар По, Флобер. У Достоевского
первый приступ случился в девять лет; он писал, что эти состояния иногда вносят
в его душу величайшее умиротворение, а иногда вызывают тяжелую подавленность.
Ради бога, не относите это к себе — не считайте, что после того, как попали под
мотоцикл, у вас тоже может развиться эпилепсия. Науке такие случаи пока не
известны.
— Я ведь сказал, что речь не обо мне.
— В самом ли деле этот юноша существует или вы напридумывали
все это, потому что решили, что в тот миг, когда вы сошли с тротуара на
мостовую, то лишились чувств?
— Все наоборот — я терпеть не могу искать у себя симптомы.
Каждый раз, как мне попадается медицинский справочник, я начинаю чувствовать
признаки всех описанных там болезней.
— Вот что я хочу сказать вам, только, пожалуйста, не
истолкуйте мои слова превратно: по моему мнению, ваш несчастный случай пошел
вам на пользу — вы стали гораздо спокойней, не похожи на одержимого. Ну,
разумеется, близость смерти помогает жить лучше. Так сказала ваша жена, когда
отдала мне выпачканный в крови лоскуток ткани — я с ним не расстаюсь. Хотя я
ведь врач и ежедневно нахожусь рядом со смертью.
— Она не объяснила, зачем дает вам этот лоскуток?
— Она нашла хорошие слова, чтобы описать то, что я делаю по
профессиональной необходимости. Сказала, что я способен сочетать технику с
интуицией, дисциплину — с любовью. Упомянула про солдата, который перед смертью
попросил взять его гимнастерку, разорвать ее на кусочки и разделить их между
теми, кто искренне пытается увидеть мир таким, каков он есть. Полагаю, что и у
вас, написавшего эти книги, тоже имеется этот лоскуток ткани.
— Нет.
— А знаете почему?
— Знаю. А вернее, начинаю понимать.
— Я ведь не только ваш врач, но и друг, и потому позвольте
дать вам совет. Если этот юноша-эпилептик утверждает, что может угадывать
будущее, он ничего не смыслит в медицине.
***
Загреб, Хорватия.
6:30 утра.
Мы с Мари сидим перед замерзшим фонтаном: весна в этом году,
как видно, решила вовсе не наступать — прямо из зимы перенесемся, наверно, в
лето.
Весь день я давал интервью и больше уже не в силах говорить
о новой книге. Журналисты задают те же вопросы, что и всегда: читала ли ее моя
жена (отвечаю, что не знаю), не кажется ли мне, что критика ко мне
несправедлива (что-что?), не шокировало ли «Время раздирать и время сшивать»
читателей тем, как выставлена напоказ моя личная жизнь (писатель всегда пишет
только о себе), будет ли по этой книге снят фильм (в тысячный раз отвечаю, что
фильм этот мысленно снимает каждый из моих читателей и что я отказался
продавать права на экранизацию), что я думаю о любви, почему пишу о любви, что
сделать, чтобы обрести счастье в любви, любви, любви...
Когда окончилась пресс-конференция, по издавна заведенному
ритуалу начался ужин с издателями. За столом — важные люди, которые всякий раз,
как я подношу вилку ко рту, прерывают это движение неизменным вопросом: «Где вы
черпаете вдохновение?» Я пытаюсь есть, но мне надо быть обаятельным, надо
разговаривать, исполнять роль знаменитости, рассказывать что-то занятное,
производить впечатление. Я знаю, что издатель — герой: никогда ведь не узнаешь
заранее, распродастся ли тираж, а торговать бананами или мылом — дело куда более
надежное, у бананов или мыла нет тщеславия и непомерного эгоцентризма, они не
жалуются, что рекламная компания плохо организована или что в таких-то и
таких-то магазинах нет книги.
После ужина всегдашний маршрут: мне хотят показать все, что
есть в этом городе, — памятники, исторические достопримечательности, модные
бары. И обязательно будет всеведущий гид, забивающий мне голову разнообразными
сведениями, а я должен делать вид, будто внимательно слушаю, и время от времени
задавать вопросы, чтобы показать — мне интересно. Я видел едва ли не все
памятники, музеи, достопримечательности во многих городах мира, где побывал с
очередной книгой, — и не помню решительно ничего. В памяти остается нечто
неожиданное — встречи с читателями, бары, улицы, на которых оказываешься
случайно: наугад свернул за угол — и увидел чудо.
