«Запад», — решила Анастасия, которая, как я только что
услышал, развивала свой дар.
***
Мы прошли мимо колокольни собора Сен-Жак, у которого много
веков назад собирались паломники, отправляясь в Сантьяго-де-Компостела. Миновали
Нотр-Дам, где встретили еще нескольких «новых варваров». Водку допили, и я
купил еще две бутылки, хоть и не был уверен, что все мои спутники достигли
совершеннолетия. Никто не сказал мне спасибо, восприняв угощение как должное.
Я отметил, что начинаю пьянеть и поглядываю на одну из вновь
пришедших девиц с интересом. Все они галдели, пинали мусорные баки и не
произносили ничего, решительно ничего интересного.
Мы перешли на другой берег Сены и остановились перед лентой,
какими обычно огораживают место будущего строительства. Пришлось сойти на
мостовую и вернуться на тротуар метров через пять.
— Не сняли, — сказал парень, присоединившийся к нам недавно.
— Что? — осведомился я.
— А это еще кто?
— Наш друг, — ответила Лукреция. — Ты, наверно, читал
какую-нибудь из его книг.
Парень узнал меня, однако не проявил ни удивления, ни
восторга — наоборот, спросил, не могу ли я дать ему денег, в чем было ему
сейчас же отказано.
— Если хотите знать, зачем здесь эта лента,
раскошеливайтесь. Всему на свете — своя цена, и вы это знаете лучше, чем
кто-либо еще. А информация — один из самых дорогих продуктов.
Никто не пришел мне на помощь, и мне пришлось уплатить евро
за ответ.
— Не сняли ленту. Это мы ее здесь привязали. Видите, здесь
не идет никакой стройки — всего лишь дурацкий кусок бело-красного пластика,
который запрещает проход по этому дурацкому тротуару. Однако никому и в голову
не приходит спросить, зачем он тут: все послушно сходят на мостовую, рискуя
попасть под машину, и через несколько шагов вновь поднимаются на тротуар.
Кстати, я читал, что с вами случилась неприятность?
— Именно потому, что я шел по проезжей части.
— Ничего, в этих случаях люди удваивают внимание: это и
подвигло нас на эту затею с лентой. Пусть знают, что происходит вокруг.
— Ничего подобного, — заметила девушка, которую я счел
привлекательной. — Это всего лишь шутка. Придумано, чтобы посмеяться над
людьми, которые подчиняются неизвестно чему. Бессмысленно, и не имеет значения,
и никто не попадает под машину.
К ватаге присоединились новые члены — теперь их было
одиннадцать и две немецкие овчарки. Теперь они уже не просили подаяния, потому
что никто не решался приблизиться к банде дикарей, которым доставляло
удовольствие пугать людей. Пить было нечего, и все поглядели на меня так,
словно поить их входило в мои обязанности, и попросили купить еще водки. Я
понял, что это мой «пропуск» в паломничество, и стал искать магазин.
Девушка, на которую я обратил внимание, — она годилась мне в
дочери — перехватила мой взгляд и завела со мной разговор. Я знал, что это —
всего лишь провокация, однако разговор поддержал. Нет, она ничего не стала
рассказывать о себе, а спросила, знаю ли я, сколько котов и столбов изображено
на заднем плане десятидолларовой купюры?
— Котов и столбов?
— Видите, вы и не знаете. Вы не придаете значения деньгам.
Так вот, там выгравировано четыре кота и одиннадцать столбов света.
Я мысленно пообещал себе, что, как только мне в руки попадет
бумажка в десять долларов, я обязательно проверю.
— Наркотики у вас в ходу?
— Бывает, но редко. Спиртное — чаще. Наркотики — не наш
стиль. Это — черта вашего поколения, правда ведь? Моя мать, например,
законченная наркоманка, только она не колется и не нюхает, а готовит обед для
нашей семьи, или исступленно наводит порядок в доме, или волнуется из-за меня.
Когда у моего отца что-то не ладится на работе, она переживает из-за него.
Можете себе представить? С ума сходит из-за меня, из-за моих братьев, из-за
всего на свете! Мне приходится так напрягаться, чтобы делать вид, будто у меня
все и всегда распрекрасно, что я предпочитаю уходить из дому.
Ну, вот вам и очередная личная история.
— Разве не то же самое было с вашей женой? — спросил
белокурый юноша с колечком на веке. — Она ведь тоже ушла из дому? Ей тоже
приходилось притворяться, что все хорошо?
Неужели Эстер и кому-нибудь из этих юнцов дала лоскут
гимнастерки в запекшейся крови?
— Она тоже страдала! — расхохоталась Лукреция. — А теперь,
насколько нам известно, больше не страдает. Вот это — настоящая отвага!
— А что же здесь делала моя жена?
— Сопровождала монгола, распространявшего очень странные
идеи о любви — мы только сейчас начинаем их понимать толком. Расспрашивала.
Рассказывала о себе. А в один прекрасный день — прекратила. Заявила, что устала
жаловаться. Мы предлагали ей все бросить и присоединиться к нам — мы собирались
тогда в Северную Африку. Она поблагодарила, объяснила, что у нее другие планы и
что поедет в другую сторону.
— А ты не читал его новую книгу? — спросила его Анастасия.
— Нет, мне не интересно. Говорят, она чересчур романтична.
Ну так что, когда ж мы купим зелья?
***
Прохожие расступались перед нами, словно мы были самураями,
ворвавшимися в деревню, бандитами, нагрянувшими в городок на Дальнем Западе,
варварами, вторгшимися в Рим. Хотя никто из ватаги никому не угрожал, никого не
задевал, агрессивность сквозила во всем их облике — в манере одеваться, в
пирсинге, в громких голосах. Они были другими. Мы дошли наконец до винного
магазина и, вселяя в меня тревогу и смущение, вломились туда всей толпой и
принялись шарить на полках.
Кого из них я знал? — Одного Михаила: да и то — можно ли
было поручиться, что он рассказал мне правду о себе? А если они что-нибудь
стащат? А если у кого-то из них припрятано оружие? Я ведь вошел вместе с ними —
не придется ли, как самому старшему, отвечать за них?
Кассир беспрестанно поглядывал в зеркало, помещенное на
потолке небольшого торгового зала. Мои спутники, видя его озабоченность, вели
себя буйно. Атмосфера сгущалась. Я быстро купил три бутылки водки и поспешил к
выходу.
Женщина, расплачивавшаяся за пачку сигарет, заметила, что и
в ее времена бывали в Париже богемные артисты и художники, однако не носились
по нему банды юнцов, угрожая всем и каждому. А потом посоветовала кассиру
вызвать полицию.
— Я уверена, что вот-вот случится что-нибудь нехорошее, —
добавила она вполголоса.
