— Если б я хотел ограничиться посылом, то написал бы одну
фразу.
— А почему вы пишете?
— Потому что я открыл способ поделиться с другими чувствами,
которые испытываю.
Произнесено тоже на автопилоте, но тут я останавливаюсь и
поправляю себя:
— Впрочем, эту историю можно рассказать и по-другому.
— По-другому? Вы хотите сказать, что не удовлетворены
«Временем раздирать...»?
— Книгой — удовлетворен вполне, а своим ответом — нет.
Почему я пишу, спрашиваете вы? Правдивый ответ должен звучать так: «Я пишу,
потому что хочу быть любимым».
Журналист глядит на меня с подозрением: что это еще, мол, за
душевные излияния?
— Я пишу, потому что в детстве не умел играть в футбол, у
меня не было машины, мне давали мало денег на карманные расходы и я был плохо
развит физически.
Чтобы продолжать, мне приходится сделать над собой
неимоверное усилие. Разговор с Мари напомнил мне о прошлом, в котором больше не
было смысла. Теперь надо рассказать мою личную историю — и освободиться от нее.
— Я был немодно одет. И девочки поэтому не обращали на меня
внимания, как я ни старался. И по вечерам, когда мои одноклассники проводили
время со своими подружками, я создавал свой мир, — мир, в котором я могу быть
счастливым. И спутниками моими были писатели и их книги. В один прекрасный день
я сочинил стихотворение, посвященное девочке, жившей на нашей улице. Мой
приятель нашел его у меня на столе, украл и прочел перед всем классом. Все
смеялись, все считали, что быть влюбленным — нелепо.
Только та, кому были написаны эти стихи, не смеялась.
Назавтра, когда мы пошли в театр, она исхитрилась оказаться в соседнем кресле и
сжала мою руку. И мы вышли из театра, взявшись за руки, — я, уверенный в том,
что хил, уродлив, плохо одет, и девочка, считавшаяся самой красивой в классе.
Я замолчал, переносясь в прошлое, заново переживая то
мгновенье, когда ее рука прикоснулась к моей, и жизнь преобразилась.
— И все это — благодаря стихам. Они объяснили мне, что,
когда пишешь, раскрывая неведомый, невидимый мир, ты можешь на равных
соперничать с миром своих сверстников — с физической силой, модной одеждой,
машинами, спортивными успехами.
Журналист был явно удивлен. Я, впрочем, тоже. Овладев собой,
он продолжал:
— Как вы считаете, почему критика так сурова к вам?
Автопилот в тот же миг подсказал бы мне ответ: «Не
подумайте, что я сравниваю себя с гениями прошлых времен, но стоит лишь
прочесть биографию любого классика, чтобы увидеть, как неумолима и беспощадна
была по отношению к нему критика. Причина этого проста: критики крайне не
уверены в себе, не понимают толком, что происходит, они — демократы, когда
рассуждают о политике, но едва лишь речь заходит о культуре, оказываются
фашистами. Они считают, что правителей народ себе выбирать может, а фильмы,
книги, музыку — не вправе».
— Вам не приходилось слышать о «законе Янта»?
Готово дело. Я снова отключил автопилот, хоть и знал, что
журналист едва ли опубликует мой ответ.
— Нет, первый раз слышу.
— Этот закон появился тогда же, когда и наша цивилизация,
однако официально провозглашен был лишь в 1933 году одним датским драматургом.
В маленьком городке Янте создали десять заповедей, предписывающих, как люди
должны вести себя. Судя по всему, это справедливо не только для Янта, но и для
всего мира. Если попытаться свести его суть к одной формуле, она будет звучать
так: «Посредственность и безликость суть наилучший выбор. Будешь придерживаться
его — сумеешь прожить жизнь без особых проблем. А попытаешься поступить
иначе...»
— Мне бы хотелось знать эти заповеди, — журналист искренне
заинтересован.
— Здесь их у меня нет, но я сделаю нечто вроде резюме.
Подойдя к компьютеру, я набрал и распечатал такой текст:
Ты — никто и не смеешь думать, что знаешь больше нас. Ты не
представляешь собой ни малейшей ценности, ты ничего толком не умеешь, твой труд
не имеет никакого значения, но, если ты будешь покорен и тих, мы позволим тебе
жить счастливо. Отнесись всерьез к тому, что мы говорим, и никогда не смейся
над нашими воззрениями.
Журналист сложил листок и спрятал его в карман.
— Все верно. Если ты — ничтожество, если твоя работа не
находит отзвука, стало быть, она достойна похвал. А тот, кто перестал быть
посредственностью, кто добился успеха, кто бросает вызов закону, заслуживает
кары.
Как хорошо, что он своим умом дошел до этого вывода.
— Речь не только о критиках, — договорил я. — Но и обо
многих-многих других. Их больше, чем вы думаете.
***
Днем я позвонил Михаилу:
— Мы едем вместе.
Он не выразил удивления, а поблагодарил и спросил, что же
заставило меня переменить решение.
— На протяжении двух лет моя жизнь сводилась к Заиру и
Заиром исчерпывалась. После того как мы с вами встретились, я двинулся по
дороге, которую уже успел позабыть, — по заброшенной железнодорожной колее, где
между шпалами пробилась трава, однако по ней еще могут ходить поезда. Я еще не
прибыл на конечную станцию и потому не знаю, как остановиться.
Михаил спросил, удалось ли получить визу, и я объяснил, что
Банк Услуг активно вмешивается в мою жизнь: один из моих русских друзей
позвонил своей приятельнице, издательнице нескольких журналов в Казахстане. Та
связалась с послом, и до конца дня все должно быть готово.
— И когда же мы отправляемся?
— Завтра. Мне только нужно знать ваше настоящее имя, чтобы
заказать билеты — представитель агентства ждет на другой линии.
— Прежде чем дать отбой, хочу сказать вам вот что: мне
понравился ваш пример насчет расстояния между рельсами и ваше сравнение с заброшенной
железнодорожной колеей. Но не думаю, что вы приглашаете меня из-за этого.
Скорее, дело тут в написанном вами тексте, который я знаю наизусть — Эстер
часто повторяла его, — и это гораздо более романтично, нежели рассуждения о
Банке Услуг:
«Воин света помнит добро.
В битве ему помогают ангелы; силы небесные ставят все на
свои места и позволяют дать лучшее из того, что у него есть.
«Как ему везет!» — говорят его товарищи. И воину порой
удается такое, что превыше сил человеческих.
