Да это просто бред какой-то! Женщина, с которой я связан уже
два долгих года — целая вечность для романа! — решает за меня, определяет мою
жизнь, заставляет меня бросить мою работу и пешком пересечь целую страну! К
такому бреду следует отнестись серьезно. И несколько дней подряд я пью и
напиваюсь, причем Эстер, которая терпеть не может спиртного, пьет вместе со
мной. Я делаюсь зол и раздражителен, твержу, что она просто завидует моей
независимости и что эта безумная идея появилась потому лишь, что я решил ее
бросить. А она отвечает, что все зародилось, когда я еще ходил в школу и мечтал
стать писателем, а теперь пришла пора делать выбор — либо я одолею себя, либо
до конца дней своих так и буду жениться, разводиться, рассказывать чудные
истории о своем прошлом — и опускаться все больше, падать все ниже.
Само собой разумеется, я не могу допустить, что Эстер права
— хоть и знаю, что это так. И чем яснее я сознаю ее правоту, тем сильней злюсь.
Она кротко сносит мои приступы — и только напоминает, что день отлета близится.
И вот однажды ночью, незадолго до вылета, она впервые
отказала моим домогательствам. Я выкурил целую самокрутку с гашишем, опорожнил
две бутылки вина и, так сказать, отрубился посреди комнаты. А проснувшись,
понял, что достиг самого дна и теперь мне ничего не остается, как начать подъем
на поверхность. И я, так гордившийся своей отвагой, сполна осознал, до чего же
я трусливый, посредственный, косный человек. В то утро я разбудил Эстер
поцелуем и сказал, что согласен.
Я улетел в Испанию и тридцать восемь дней шел по дороге
Сантьяго. Прибыв в Компостелу, понял, что только теперь и начинается настоящее
путешествие. Я решил обосноваться в Мадриде, живя на «авторские» и сделав так,
чтобы между мною и плотью Эстер пролег океан — мы еще не разведены официально и
по телефону говорим регулярно и довольно часто. Это удобно — быть женатым
мужчиной, знающим, что может в любой момент вернуться в супружеские объятия, и
при этом пользоваться всеми прелестями полной независимости.
Я последовательно увлекся сначала ученой каталанской дамой,
потом аргентинкой, мастерившей ювелирные изделия, потом девушкой, певшей в
метро. Отчисления продолжают поступать — и в количестве, достаточном для
привольной и праздной жизни, так что времени у меня сколько угодно, хватит и на
то, чтобы написать книгу.
Но книга может подождать до завтра, потому что мэр Мадрида
решил, что город должен превратиться в сплошное празднество, придумал забавный
слоган — «Мадрид меня мочит», — побуждает граждан кочевать всю ночь из бара в
бар, и все так забавно, так интересно, дни коротки, а ночи — долги.
И в один прекрасный день мне звонит Эстер и сообщает, что
собирается ко мне: по ее словам, мы должны наконец раз и навсегда выяснить
отношения. Прилет ее назначен на следующую неделю, что дает мне возможность
придумать целую цепь отговорок («Еду на месяц в Португалию», — говорю я девице,
которая раньше пела в метро, а теперь живет в пансионе и каждый вечер вместе со
мной наслаждается мадридским весельем). Я прибираю квартиру, уничтожая малейшие
следы присутствия женщины, заклинаю приятелей не проболтаться: «Сами понимаете
— жена приезжает».
По трапу сходит неузнаваемая — коротко и ужасно остриженная
— Эстер. Мы едем по Испании, оглядывая маленькие городки, которые так много
значат для одной ночи и которые забываешь, едва покинув. Посещаем бой быков и
фламенко, я веду себя как самый образцовый супруг, ибо мне хочется, чтобы у
Эстер создалось впечатление, будто я все еще ее люблю. Не знаю, зачем мне это
надо — может быть, потому, что в глубине души она сознает: мадридский сон
когда-нибудь кончится.
Я сетую, что мне не нравится ее новая прическа, и она,
спустя какое-то время обретя свой прежний облик, вновь хорошеет. До конца ее
отпуска остается всего десять дней, я хочу, чтобы у нее остались приятные
воспоминания, а я останусь один в Мадриде, и все пойдет по-прежнему: коррида,
дискотеки, начинающиеся в десять утра, нескончаемые разговоры об одном и том
же, пьянство, женщины, и опять коррида, и опять женщины, и опять спиртное — и
никаких, решительно никаких обязательств и обязанностей.
Как-то в воскресенье, по дороге в ресторанчик, открытый до
утра, Эстер касается запретной темы — заговаривает о книге, которую я якобы
сочиняю. Опорожнив бутылку хереса, задирая прохожих, пиная железные двери, я спрашиваю,
стоило ли лететь в такую даль с единственной целью превратить мою жизнь в
кромешный ад? Она молчит, но мы оба понимаем: наш брак — на грани распада.
Проспав всю ночь тяжелым сном без сновидений, а утром, высказав управляющему
все, что я думаю по поводу скверно работающего телефона, а горничной — насчет
того, что постельное белье не меняли уже неделю, приняв бесконечный душ,
призванный облегчить мне похмелье, я сажусь за машинку, чтобы всего лишь
продемонстрировать Эстер: я пытаюсь, я честно пытаюсь работать.
И внезапно происходит чудо: я гляжу на эту женщину, которая
только что сварила кофе, а теперь перелистывает газету, на эту женщину, в чьих
глазах застыла усталая безнадежность, — молчаливую, совсем не склонную выражать
свою нежность словами или ласковыми прикосновениями, заставляющую меня
произносить «да», хотя мне хочется сказать «нет», побуждающую меня бороться за
то, что она — с полным на то основанием — считает смыслом моего существования,
отказавшуюся от повседневного общения со мной, потому что она любит меня
больше, чем самое себя, отправившую меня на поиски моей мечты. Я гляжу на эту
тихую юную женщину — почти девочку, — чьи глаза говорят больше, нежели любые
слова, на эту женщину, боязливую в душе и неизменно отважную в поступках,
умеющую любить не унижаясь, не прося прощения за то, что она борется за своего
мужчину, — и вот пальцы мои начинают стучать по клавишам.
Появляется первая фраза. За ней — вторая.
И двое суток я ничего не ем и сплю только по необходимости,
а слова будто сами собой появляются неведомо откуда — так бывало раньше, когда
я сочинял тексты для песен, когда после бесконечных перепалок и бессмысленных
разговоров мы с моим напарником-композитором вдруг понимали: «Вот оно! Есть!» —
и оставалось только занести находку на бумагу в виде слов или нот. Теперь я
понимаю, что это «оно» рождается из сердца Эстер, и моя любовь воскресает: я
пишу, потому что она существует, потому что перетерпела трудные дни, не
жалуясь, не делая из себя жертву. И я начинаю рассказ о том единственном за все
последние годы впечатлении, что по-настоящему встряхнуло меня — о пути
Сантьяго.
***
