«Во время Кронштадтского мятежа (я цитирую протоколы допроса; так ли говорил подследственный или так записал следователь, проверить уже не представляется возможным) я был на корабле «Петропавловск» и был избран от роты охранять пороховые погреба, а потом, когда красные брали Кронштадт (как видим, революционер Каптелов от красных дистанцируется. — Авт.), вместе со всеми бежал в Финляндию, а оттуда вместе с Петриченко из лагеря «Ино» убежал в Петроград, где встретил своего сослуживца Паськова (не только в судьбе Александра Лапина, но и в биографии Федора Каптелова этот Паськов играет определяющую роль. — Авт.)... 28 мая пришел на квартиру к Паськову, где и был арестован. Ни в какой организации с Паськовым я не работал, никаких сведений никогда никому не давал» (курсив наш. — Авт.).
Ну и что же, помогло матросу то, что ни в чем не признался, от контрреволюционной деятельности открестился? Да нет, конечно.
В Постановлении Президиума Петрогубчека от 24.08.21 о расстреле Каптелова сказано: «...активный участник Кронмятежа, во время которого был назначен начальником охраны и порядка на корабле «Петропавловск». При ликвидации мятежа бежал в Финляндию, где при помощи бывшего председателя Ревкома Петриченко совместно с другими матросами вступил в число агентов английской контрразведки (! — Авт.), откуда был снабжен соответствующими инструкциями, деньгами и оружием и направлен в Петроград для работы... Был активным членом объединенной (? — Авт.) организации крон-мятежников (организация Таганцева), присутствовал на всех собраниях членов организации, знал о политических, экономических и террористических актах «Петроградской боевой организации», за свою работу получал 400000 рублей в месяц».
Что ни слово, то ложь, выдумка, фантазия следователя. Были в Петрограде в 1921 г. группы бежавших из финских лагерей домой русских военных моряков, бывших кронштадтцев, не предполагавших, что их ждут в лучшем случае родимые лагеря. Но не было никакой «объединенной» организации «крон-мятежников» (еще одно блудливое словообразование, придуманное следователями). Были антисоветские настроения среди них, да и как им не быть после всех перенесенных мучений. Но не было активной боевой работы, тем более на «английскую контрразведку»...
Как, впрочем, и у матроса-электрика с корабля «Севастополь» А. Я. Федорова (он же Кузьмин В. И.; двойные фамилии у кронштадских моряков появились не потому, что работали они на иностранные разведки, а потому, что переходили границу из Финляндии с подложными документами, иначе недолго им гулять было бы по Петрограду: на «крон- моряков» шла охота). Был Алексей Иванович, 1893 г. р., родом из Псковской губернии. Мальчишкой ушел служить на флот, никто его не спрашивал, где он хочет служить и хочет ли вообще. Потом — восстание в Кронштадте. Опять никто не спросил «псковского» матросика — за кого он и против кого. Он был — как все. И как все — уполз по кронштадтскому льду в Финляндию. Попал в лагерь «Ино». Опять — как все. И, как все, вступил — на словах — в организацию бывших кронштадтских моряков в Финляндии. Хотя, судя по его словам, «ничего не делал, даже листовки не расклеивал». По подложным документам на имя В. И. Кузьмина перешел границу. Как все. Не для того, чтобы вести некую контрреволюционную работу против советской власти, к которой не испытывал ни любви, ни ненависти. Как все. А чтобы пробраться к сестре в Сибирь. Понимал матрос, что найдут его на Псковщине. А в Сибири надеялся затеряться. В Петрограде и был-то всего ничего — собирался в Сибирь, а попал в такой переплет, что Сибирь, даже лагерная (впрочем, тогда лагеря располагались в европейской части России), могла показаться мечтой. Так и не достиг своей мечты матрос, не добрался до Сибири. И хотя ничего не успел он сделать во вред молодой советской власти, и даже в пресловутом совещании на польском кладбище не участвовал, и листовок не расклеивал, и доказательств преступной деятельности матроса у следователя Петрочека не было...
Но написал недрогнувшей рукой уполномоченный Петроградской губчека Лебедев: «распространял листовки... присутствовал на собраниях... знал о взрыве памятника Володарскому (а он ни о памятнике, ни о Володарском понятия не имел)... давал сведения для Финляндии... получал вознаграждение из расчета 400000 рублей в месяц» (читатель помнит — эту скромную сумму выдавала организация, помогавшая бывшим кронштадтским морякам вернуться на родину, ее хватало на прокорм на несколько дней, и выдавалась она единовременно, — следователь же интерпретировал не отрицавшийся арестованными факт в угоду своей концепции повальной шпионской и «боевой» деятельности). И расстреляли матроса. Как всех. Жил, как все, и умер, как все. Типичная судьба растерявшегося на просторах вздыбленной революцией России русского паренька. Тем, может, и горше, что судьба его — типична...
Драматично сложилась судьба уроженца Новгородской губернии (1897 г. р.) Матвея Алексеевича Комарова, военного моряка с корабля «Петропавловск», сослуживца Феди Каптелова, о судьбе которого мы рассказали выше. Но если Каптелов, по его словам, был революционером и таковым хотел умереть, Матвей Комаров сильно политикой не увлекался и старался держаться от революционеров подальше. Да как-то все не удавалось, поскольку юность Матвея очень уж совпала с революционной эпохой. И в ревком он идти не хотел — так избрали же, свои же товарищи. И стал аполитичный Матвей помощником коменданта ревкома в восставшем Кронштадте. Хотя, с другой стороны, все, о чем ревкомовцы кричали на митингах, он понимал и соглашался, что дальше так жить нельзя. Поскольку, как и другие моряки, выходцы из русских деревень, знал, до какого ужаса довела деревню продразверстка. Там убивали крестьян за то, что хлеб не хотели от голодных детишек отрывать, здесь — за то, что вступались крестьянские сыновья за убитых отцов и братьев. Словом, среди участников кронштадтского восстания был Матвей Комаров как бы и среди своих. И когда держать оборону стало невмоготу, ушел он, вместе с 8000 товарищей, в ночь с 17 на 18 марта в Финляндию. Но месяца через полтора вернулся в Петроград. К советской власти он явно не питал особый симпатий, но вернувшись вместе с активными борцами против нее, сам в этой борьбе уже участвовать не хотел. По сделанным во время допроса признаниям, отказался даже расклеивать антисоветские листовки.
И хотя за совершенные им проступки он должен был отвечать перед законом, ему не грозило никакое страшное наказание — нелегальный переход границы, участие в «мятеже» — ну отсидит пару лет, а там — начинай новую жизнь. Как-никак, а русскому человеку в своей, пусть и голодной, «неумытой» России всегда кажется слаще да теплее, чем в сытенькой, чистенькой, но иноземной державе. Следователь решил усилить обвинение, пригласив двух свидетелей. Но допрошенные С. П. Васильев и А. А. Васильева ничего о контрреволюционной деятельности матроса сказать не смогли. И что же? Остановило это руку следователя, уполномоченного ПЧК Лебедева? Ничуть. В заключении по делу Комарова рукой Лебедева уверенно записано: играл руководящую роль в организации, разрабатывал террористические планы, хранил дома оружие и типографию. Ну, а то, что не нашли следов оружия и типографии, — это не важно! Значит, опытный нелегал, хорошо спрятал.
