Во-первых, поздней осенью и зимой рано темнеет, во- вторых, пораньше с работы не сбежишь, не та служба. Ему даже смешно себе представить, как вот он подойдет, скажем, за час до окончания рабочего дня, и как какой-нибудь бухгалтер «отпросится» у начальства. Дескать, надо в поликлинику или дочку из детсада забрать, жена не может, у нее парикмахерская, или еще что-нибудь, вроде того, что ему надо на концерт или в театр пораньше, надо домой, надо в магазины или на тренировку...
И такая это хреноватая служба, что себе не принадлежишь.
И такая это замечательная работа, что понимаешь, для чего на этой земле небо коптишь, хлеб жуешь, для чего живешь.
Для того, чтобы другие люди как раз и могли жить нормально — ходить в театры, на концерты и не бояться, что по дороге домой их ограбят; бегать на тренировки, не думая о том, что в это время какие-то отморозки перевернут верх дном твою квартиру; навещать с женой тещу, пока дочь сама возвращается из детсадика, и не бояться, что на нее нападут подонки-насильники.
Очистить родной город хотя бы от уличной преступности — воров, грабителей, разбойников, насильников, хулиганов — в этом и есть смысл жизни и счастье.
В последнее время Михаил задумывался и о том, что хорошо бы очистить город и от взяточников, коррупционеров, мастеров хозяйственных преступлений и банковских афер. Но понимал, что каждый должен заниматься своим делом.
У него вот неплохо получилось «жуликов» ловить, тех, кто совершил преступления против личности. Такая вот у него специализация образовалась. Вот и ладно — он будет делать свое дело, а его товарищи свое. И все будет хорошо.
Он шел пешком домой из облпрокуратуры и размышлял и о смысле жизни, и о будущем. Вот дочь рисует неплохо, может, и образуется со временем из нее художница. И о деле, которым занимался перед самым уходом с работы, думал. Дел-то у него в производстве, как и у каждого «важняка», навалом. Но это его главное дело.
Убийство явно совершено группой людей, вооруженных холодным оружием. Убили с особой жестокостью. Вроде бы, его опыт показывал — так убивают предателей, членов банды, совершивших позорящий уголовника законного поступок. Когда идут на «мокрое дело» ради наживы, нет смысла убивать с таким количеством ножевых ранений. Страшные гематомы, покрывавшие тело убитого, тоже говорили за то, что убивали в состоянии аффекта, ненависти, страшной злобы, пинали даже ногами. Ну, экспертиза обозначит как удары тупыми предметами. Но скорее всего — ногами. Били и били по уже мертвому телу.
И, что интересно, следы старательно оставлены так, чтобы было впечатление, что орудовал один человек.
Ну, да это, как говорится, семечки для опытного криминалиста. Пал Палыч, эксперт-криминалист облпрокуратуры, первым, кажется, предположил:
— Убивала банда. А старались изобразить, что убивал один.
* * *
Дома уже ждала Валентина. Вкусный, чуть сладковатый запах картошки, жареной на сковороде с вареной колбасой и репчатым лучком на подсолнечном масле, ударил в ноздри уже в прихожей, сразу, как открыл дверь.
Да некогда принюхиваться было. Теплый, пушистый, ласковый клубочек с разбегу уперся в ноги. Он поднял теплое тельце дочери, поцеловал в зажмуренное от восторга личико.
— У нас все в порядке?
— У нас все в порядке! — торжественно заверила дочь, глядя на лицо отца распахнутыми от счастья глазами.
— Ни с кем в садике не ссорилась?
— В меня Васька Корнеев влюбился.
—Так уж и влюбился? Признался, что ли?
— Нет, еще не признался, а когда гуляли во дворе с Марией Павловной и с группой, он меня толкнул.
— И ты сделала вывод, что он влюблен?
— Конечно, папуля, он же только меня толкнул.
— Нам бы, следователям, вашу логику, мы бы все преступления давно пораскрывали.
Дочь почувствовала — как всегда сразу — усталость и напряжение отца, спросила, жалостливо заглядывая в его глаза:
— Не получается?
— Не получается пока, доченька. Но обязательно получится.
— Ты только не опускай руки, — посоветовала дочь. — У меня так тоже один раз было. Мы из разных кусочков картину собирали. Ну, у каждого такая гора кусочков, на каждом кусочке картона нарисована какая-то часть картины, надо собрать это вместе, и тогда выйдет целое.
— Очень похоже...
—Так вот, у меня то ноги никак не присобачивались, то глаза не подходили. Я спешила, чтоб первой собрать, и чем больше спешила, тем больше путаницы у меня выходило, чудище какое-то. А как успокоилась и не стала думать, чтоб скорее, а просто стала искать, чтоб сходилось, все и вышло. Ты, главное, папуля, не спеши.
— Эх, дочушка, меня тоже сроки поджимают. Но мысль ясна. Не буду спешить, обещаю тебе.
—А играть в прятки мы сегодня будем?
— Никаких игр, — раздался из кухни голос Валентины, — руки мыть и к столу, борщ стынет.
— Мы только разочек.
— Никаких разочков. Оставь отца в покое, он устал.
— Давай так, я пока мою руки, ты прячешься, я тебя быстро нахожу и иду обедать. Идет?
— Идет. Только ты не спеши. Понял?
— Понял, понял.
За шесть лет жизни дочери он давно изучил все места, где она могла спрятаться в их скромной однокомнатной квартирке, так что, помыв руки, несколько секунд делал вид, что не знает, где искать, спрашивал:
— И кто бы мне подсказал где искать? Ну, не знаю я...
Из-под дивана, самого для него труднодоступного места, раздавался сдавленный довольный смех.
— В шкафу нет, в комоде нет...
Смех усилился...
— За шторой нет... В вазе с цветами нет...
Смех уже трудно было удержать. Можно себе представить, какое впечатление об умственных способностях отца будет у ребенка после таких игр, зато сколько удовольствия...
— Ну, разве что под диваном... Эх, не стариковское это дело под диваны лазать...
— А-а-а-а-а-а-а-а-а...
— Если вы сейчас же не явитесь на кухню, я не знаю, что с вами сделаю, — в дверях, упершись одной рукой в бок а в другой держа ложку для жарки на длинной ручке, стояла Валентина. И на губах ее цвела совсем не сердитая улыбка.
После завтрака жена, быстро помыв посуду и убрав на кухне, ушла в ванную комнату мыть дочери голову, а Михаил разложил на круглом кухонном столе, на полу свои бумаги, схемы, вычерченные графики преступлений, совершенных за последние два года, маршруты возможного передвижения банды по стране, и ломал голову, за что ухватиться.
Итак, что мы имеем? Кордин убит. Лебедев, раненый, обгорелый, пока давать показания не может. Глаза полубезумные, черными губами что-то шепчет, дрожит. Сильное сотрясение мозга. Видимо, в результате ударов по голове. Словом, врачи обещают, что жить будет, но показания пока дать не может. Тем более ничего не может рассказать об обстоятельствах нападения, о внешности грабителей и убийц.
