— Интересная была женщина?
— Во всех смыслах, сынок. Очень даже пикантная. Но вот нежной ее никак не назовешь... Жестко работала, тщательно продумывала все хищения, приписки. И не было в ходе этого моего расследования никаких погонь, перестрелок. А были долгие часы за просмотром сотен квитанций на ремонт. «Облтрикотаж» в основном занимался ремонтом трикотажных изделий.
— Не возбраняется.
—Вот именно. Но фокус в том, что никакого ремонта не было.
— А что же было?
— Был выпуск неучтенной продукции на сэкономленном и ворованном сырье и продажа ее «налево». Страшно вспомнить...
— Что ж такого страшного в самом обычном «хозяйственном» деле?
— Страшно вспомнить, какое это было медленное дело. Вот у тебя по Ахтаевым что ни месяц, то новый найденный труп и следки к банде. А тут... Квитанции, квитанции. Придумку-то я их сразу раскусил. Если не было приема в ремонт, заказчики — люди вымышленные. В фильмах да художественных повестях детективных откуда преступник берет вымышленные имена и адреса?
— Из телефонного справочника. Вот, помню, в «Адъютанте его превосходительства» резидент деникинской разведки...
— Вот именно... Но там списочек был покороче. А мне приходилось каждый день по тридцать—сорок повесток выписывать, проверять. Ты вот молодой, поди за романтикой в следствие пошел.
— Обижаете, Александр Михалыч... Хотя, конечно, и за романтикой.
— Вот, а я что говорю. Всем подавай сыщицкие погони и схватки с вооруженным противником. А схватка иной раз — поединок на словах да бой на накладных и расписках. Тоже, скажу тебе, оружие.
— Но дело то, по вашему даже рассказу судя, простое. Не то что банда Ахтаевых. Мне этих Ахтаевых еще сыскать надо, а у вас дамочка эта пикантная сидит намертво в СИЗО и дает показания.
— Ишь ты, как у вас, молодых, легко все получается: да из нее клещами каждое нужное следствию слово вытаскивать приходилось. А ненужных целое море, плавай не хочу. Ни одно слово на веру мадам эта не брала. Все ее уступки следствию только после убедительных доказательств. Переиграть такую специалистку было непросто. И сверху опять же давили: «телефонное право» в «апофигее» было. А она была женщина видная, в верхи вхожая. Со своим трикотажем... И муж имел связи. В общем, для молодого следователя, каковым я тогда был, — испытаньице. Но прокуратура ивановская выдержала.
—Довели до суда?
— А как же. Но наказание преступники получили чисто символическое.
— На суд давили?
— Не только. Тут такая вышла история. Почти как у тебя. Она уже по ходу слушания дела в суде добилась нового ознакомления с материалами дела и, можно сказать, совершила еще одно преступление. Подделку документа.
— Как это? — удивился Михаил.
— Вся закавыка в том, что простых путей она не искала. Как твой Дробов съесть улику, и все дела.
-Ну?
— Был документик, который, так же как подпись Дробова на странице показаний, изобличающей братьев Ахтаевых, ее очень беспокоил. Доказать что-то в такого рода делах окончательно и достоверно очень трудно.
Она говорит, не было, мастер говорит, было, слово против слова, и никто не виноват. Совершены фактически уголовно наказуемые деяния. А где приказ директора поступать именно так, а не иначе? А вот он, оказывается, был такой, в соответствии с которым подчиненным и вменялось заниматься по сути дела приписками. Так вот, она не стала выкрадывать документик, не стала его театрально вырывать из дела, как твой придурок Дробов. И съедать сей неаппетитный документик, дождавшись, когда следователь отвернется.
—А что же...
— Она его подделала. Всего-то несколько слов новых внесла да приписку в конце сделала. И все, и ничего не докажешь.
— Но как же так? — удивился Михаил. — А экспертиза? Можно же доказать, что чернила там разные, авторучки, время написания разное. И вообще.
— Это в кино и в книгах все так просто. А в жизни... Иногда проще, чем в кино, иногда сложнее, чем в романе. Словом, запись она сделала своей, той же, заметь, авторучкой, теми же чернилами, а время между записями прошло слишком небольшое, чтобы экспертиза могла однозначно сказать: в разное время писалось. А любое сомнение, как ты знаешь, трактуется судом в пользу обвиняемого. И правильно, наверное. На то ты и следователь, чтоб однозначно доказать вину подозреваемого.
— Неужели...
— Вот тебе и неужели. Это не рукописи, скажем, Тутанхамона отличить от рукописи Штейнбаха. Там папирус, бумага, чернила — все разное... Не говоря о том, что книга Валерия Штейнбаха, вон у меня на столе, о боксе, а рукопись, скажем, Тутанхамона — о Древнем Египте.
— Словом, ответ экспертизы...
— Был отрицательным. Для меня. Всех семерых, проходивших по делу, осудили, но сроки были очень маленькие, особенно для мадам. Ну, ни в чем же не виновата! Показания: «слово против слова», свидетелей отдачи тех или иных приказов на бумаге нет, а в жизни, кто его знает, как было. Кабы документик не подделала, сидела бы... Сейчас, конечно, и за более серьезные экономические преступления не сажают. Но это уже отдельный разговор. А теперь рассказывай, как там с братьями?
Следователь прокуратуры рассуждает
Всю дорогу от Благовещенского переулка, от Добрынина, до гостиницы Михаил Коржев рассуждал, расставлял по полочкам известные ему эпизоды криминальной биографии банды братьев Ахтаевых...
И много у него всяких противоречий в этом деле образовывалось.
Вот, скажем, убийства. Все совершенные бандой убийства совершены явно с корыстными целями. Налицо классический случай — нападение с целью завладения транспортным средством.
Сама картина преступлений ясна: навязываются в пассажиры, в попутчики, в удобный момент Дробов — у него основная функция «душителя» — набрасывает сзади на водителя удавку-«струнку»; братья колют ножами и заточками, ударяют по голове тяжелыми предметами; машина останавливается окончательно, тело мертвого или полуживого водителя вытаскивается на землю. И тут начинается вакханалия: тело топчут, прыгают на груди и животе, пинают ногами, наносят десятки колюще-режущих ударов ножами и заточками.
И вот машина, вожделенное транспортное средство, в преступных руках. Сняли носильные вещи, что получше, с тела водителя. Выгребли все из «бардачка» — фонарик, расческу, кошелек, зажигалку...
А бандиты не унимаются — пинают, колют, измываются над телом уже мертвого человека.
И вот в какой-то момент им становится ясно: человек этот мертв.
Они не торопясь, с время от времени возникающими склоками (кому что достанется из трофеев), пресекаемыми паханом, который берет себе все лучшее, ДЕЛЯТ ЧУЖОЕ ДОБРО.
А потом возвращаются, как показывает экспертиза, к телу уже мертвого и снова колют, пинают, режут...
