После этого он обмотал шею юноши в слаксах вынутым из кармана куртки (не для того ли и нужна была ему куртка в эту теплую июльскую ночь, что служила надежным вместилищем для множества необходимых вещей) тонким альпинистским тросом, привязал к концу железный болт, и размахнувшись, забросил болт с потянувшимся за ним тросом на ветку дерева, качавшуюся в метре от окна второго этажа. Закончив эти странные для непосвященного манипуляции, юноша набрал нужные цифры на кодовом замке и, дождавшись, когда стальная дверь бесшумно отворится, вошел в подъезд.
Поднявшись на второй этаж, он достал из верхнего кармана куртки отмычку, и, после недолгих и коротких по амплитуде манипуляций с четырьмя замками на стальной двери, нежно и бесшумно открыл её.
В квартире было тихо. Лишь старинные часы на стене мелодично тикали, вызывая ассоциации с какой-то сладкой и незнакомой музыкой. Согласно наколке на наводку, хозяев в эту ночь дома не «должно» было быть…
Эскориал в Техасе. «Любопытные умирают первыми»
Роберт Локк вжался в нишу. Если не проходить мимо, вплотную, его трудно было заметить с других точек в патио, ни со стороны центральной статуи, ни со стороны овальных бассейнов.
Он скорчился в прохладной тени. По его сухой загорелой щеке (он не потел даже в изнурительную для многих техасскую жару) скользила слеза.
– Когда он плакал последний раз? Когда умер отец? Или когда скончалась его мать? Или когда ему так и не дали найти в России его первую жену – прелестную девочку с множеством тонких косичек… Вот она точно его любила… Искренне и нежно, а главное – бескорыстно. Она ж не знала, что мальчишка-инженер из Америки – сын и внук миллионеров. А вот то, что она сама дочь беков, наследница большого состояния, обладательница уникальных золотых и серебряных украшений с редкими индийскими и афганскими драгоценными камнями, – это она знала. И все-таки любила его. Еще бы, он был первым её мужчиной…
Боль постепенно отпускала. Вначале руку, потом перестало колоть под лопаткой. Только за грудиной оставалось жжение и тупая, душившая его боль.
– А был ли он первым мужчиной для Сабины? Казалось бы, его, столь опытного в любовных делах 60-летнего человека, провести трудно. Раньше он был абсолютно уверен, что чистая и непорочная студентка Массачусетского университета, отделения истории искусства, была до встречи с ним девственницей. В этом она призналась ему, когда он попытался в вечер знакомства на каком-то голливудском кино-банкете уговорить её разделить с ним вначале вечер в его роскошной вилле Беверли-Хиллз, а затем и его огромную и давно пустующую постель.
И он в это поверил.
И сделал ей предложение, когда увидел обнаженной.
В ту ночь она так и не отдалась ему. Но разожгла его страсть до состояния адского кипения.
Они поженились. И венчались. И была первая брачная ночь. И было сопротивление, и естественная преграда, и преодоление этой преграды, и сдавленный крик боли, и приглушенный стон, и слезы, и чуткий сон с нервными вскриками во сне, когда её прелестная головка лежала на его предплечье. Легкое, детское, душистое дыхание горячило щеку, а нежный профиль своей беззащитностью щемил сердце…
Щемило сердце…
Сердце поболело и прошло.
Когда он, держась за черное мраморное тело Сабины, наконец, поднялся все ещё скрываемый краями ниши, и взглянул туда, в солнечное окно, образуемое на мраморном полу возле правого овального бассейна, там уже никого не было. Может, там вообще ничего не было?
Прячась в тени, образуемой колоннадой, переходя от одной ниши к другой, он достиг правого – западного портика, откуда место, где резвились молодые любовники минуту назад, просматривалось особенно хорошо.
Нет, увы, это было…
В метре от края бассейна, на белом мраморном полу, сиротливо лежал коричневый черепаховый гребень с тремя средней величины брильянтами. Он привез этот гребень из Перу. Ни у кого больше в Техасе он не видел таких гребней.
Это было…
Он прислушался к себе. Сердце уже не болело…
Да, так была ли она девственницей? Судя по сопротивлению, которое встретило его копье в ту первую брачную ночь, по вскрику боли, по пятну крови, которое он утром увидел на простыне, да…
Но ведь это был конец 70-х гг. медицина была на высоте. И девственную плеву медики восстанавливали, и сымитировать потерю девственности не так уж сложно.
Был ли этот юноша её давним любовником, с которым они предавались преступной страсти в те дни, когда старина Локк мотался по миру, надзирая за своей огромной империей? Или она соблазнила кого-то из слуг уже здесь, в Эскориале? Все это не так сложно узнать… Правда, сама Сабина вряд ли будет искренней в своем рассказе и объяснении случившегося, если ему, Роберту Локку, пришла бы в старую его голову дурацкая идея порасспросить жену о её похождениях в надежде на искренний и правдивый рассказ.
Он уже понял, что искренность, кротость, нежность, верность Сабины – не более чем маска, притворство.
– Париж стоит мессы. Эскориал стоит даже еженощных минут, ну, пусть часов отвращения – с ненавистным старым мужем…
Во сколько оценивается Эскориал?
Миллионов в 50? Или больше? Если считать мебель, статуи, украшения, которые он дарил Сабине, наверное, значительно больше.
При разводе Эскориал останется Сабине. Конечно, он мог бы переписать завещание. Но это скандал. А его репутация? Нет… переписывать завещание он не будет.
И значит, мальчику, его любимому Хуану, придется забирать завещанную ему коллекцию испанской живописи и «съезжать с квартиры»?
Конечно, он наймет лучших адвокатов. И суд присудит сына ему, Роберту Локку. В крайнем варианте его адвокат надавит на Сабину, – в случае сопротивления решению мужа она может остаться и без Эскориала.
Да… Эскориал никак не делится – ни на троих, ни на двоих…
Эскориал будет потерян для Хуана. Ибо старший Локк никогда не согласится, чтобы при его жизни или после его смерти Хуан жил в одном дворце со своей потаскухой матерью.
Он вышел из тенистого патио, обернулся, встретился с мертвыми, пустыми, по древнегреческим канонам, глазами статуи Сабины в центре патио…
Мертвые глаза… Мертвые глаза… Мертвым не нужны дворцы и драгоценности. Мертвые не занимаются сексом с первым встречным… Мертвые не претендуют на воспитание сыновей. Они вообще ни на что не претендуют. Человек умирает, и с ним в иной мир уходят многие проблемы, которые его волновали при жизни. И раздражали его близких. Мертвые сраму не имут…
Это, кажется, из Библии?
«Мертвые сраму не имут»… Умирает человек. А с ним умирает его позор.
А тот, кому суждено жить так с этим позором и живет… Диалектика… Приказать убить Сабину… Это такой пустяк… Это так легко сделать, все продумав, все учтя, обеспечив себе «железное алиби»…
