За обеденным столом сидели только Мартирос и Асмик. Долма была конечно хуже домашней, но очень и очень пристойной, о чем Асмик не замедлила сообщить поварихе. Та, заглянув в столовую, зарделась от удовольствия.
Когда подали десерт – фрукты на мороженом, раздался телефонный звонок.
Трубку сняла горничная.
– Вас, – удивленно сказала она. Удивление, потому что её предупредили, – хозяева будут тихие, сами никому звонить не будут, и им никто, сами из дома никуда, и к ним никто.
– Закончил диктовать, сучий потрох? – услышал Мартирос в трубке голос Соньки-подлизы». Ну, собственно про кличку её он не знал. Имя же не мог слышать без сердцебиения. – Вовремя перерыв сделал, старый пидар. Поди, обо мне хотел рассказать после обеда? Так вот, сучок, «после обеда» у тебя не будет. И помолиться ты не успеешь. Прощай.
…Когда дым рассеялся, стало ясно, что от старинной виллы не осталось ничего. Как говорится, строение восстановлению не подлежит.
Приехавшие через десять минут на место трагедии сотрудники прокуратуры города Никосия лишь в двадцати метрах от воронки нашли стеклышко – предположительно, от очков Асмик, и ещё в нескольких шагах от стеклышка, – пряжку, которую, как вспомнил прокурор города, он видел на ремне Мартироса.
– Запись погибла вместе с этим придурком, – доложила в Москву Сонька.
– Запись в отличном состоянии, – доложил прокурор Никосии Патрикееву.
Дело о банде отравительниц можно было передавать в суд…
Дело об убийстве коллекционера Валдиса Кирша
Конечно, лучше бы старик продолжал спать. И обнаружил бы факт ограбления и труп неизвестного молодого человека уже утром. Тоже загадок для следствия хватило бы. Но и такой расклад устраивал юношу в джинсовом костюме.
Поскольку старик все так же стоял как столб, не двигаясь, даже не шевеля бровями, которые, к слову, у него были как у покойного генсека – кустистые и черно-седые, то и решил юноша действовать не спеша, но наверняка.
Он медленно вытащил из кармана джинсовой курточки миниатюрный «Рейвен», направил его в грудь старика и уже начал плавное движение пальнем, нажимая на курок, как вдруг случилось нечто, совершенно им не предвиденное.
Практически одновременно, пока он вытаскивал свой «бэби» из кармана, чуть замешкавшись при этом, зацепившись стволом за карман, старик начал движение правой ноги вверх. При этом он слегка присел на левой ноге, чуть поморщился от боли в суставе, но упрямо тянул правую ногу вверх, и, когда юноша в джинсовой курточке уже практически нажал на курок, одновременно с этим нога старика, освобожденная от старой вельветовой домашней тапки, ударила по руке юноши снизу вверх так, что первый выстрел ушел в потолок, выбив кусок штукатурки в метре от люстры.
– Ну, дед, блин, ну.., успел коротко матюгнуться юноша, подхватил уже в воздухе выбитый ударом стариковской, неожиданно легкой на подъем ноги, свой «Рэйвен» и снова нажал на курок, как только рукоятка пистолета с блестящими щечками из словной кости снова оказалась намертво зажатой в его правой ладони.
На этот раз старик сплоховал. Конечно, не те уже кости, не те мышцы не та реакция. Он успел опустить правую ногу на паркет, успел встать покрепче на обе ноги так, чтобы уже рукой применить болевой прием, но вот довести его до конца у него времени не было.
Он успел сгруппироваться, чуть повернулся к нападавшему юноше боком и направил правую руку ребром ладони наискосок так, чтобы ударить неприятеля по шее под правую скулу. И он достал ребром ладони до шеи вора, но движение запоздало, затухло, прервалось потому, что пуля, выпущенная из «Рэйвена», калибра 6, 35 уже вонзилась ему в ребро.
6, 35, выпушенная с такого расстояния, конечно же сломала ребро старика как лучинку. Но на этом её разрушительное действие и кончилось: дальше, в сердце, она не прошла.
Юноша ещё дважды выстрелил в упор. И только тогда посчитал, что дело сделано.
Старик секунду, другую, все с тем же удивленно-растерянным выражением лица, все так же молча, покачался на прямых ногах и упал. Но не плашмя, не рухнул, а как бы сложился втрое, мягко опустился на пол, причем голова его коснулась ковра практически без стука.
Во время падения халат, синий, стеганый, потертый и державшийся на скрепленном английской булавкой кушаке, расстегнулся, обнажив свежую, – должно, с утра поменял – подумал юноша, – нижнюю рубаху. И на рубахе ярко и явственно расплылись три розы – три кроваво-красных пятна, все в районе сердца.
Однако старик остался жив. Все раны оказались не смертельными: первая пулька калибра 6, 35, как уже говорилось выше, сломала ребро, но до сердца не дошла, а ещё две прошли рядом с сердцем, на удачу старика, не разорвав ни одного жизненно важного кровеносного сосуда.
Кровь из ран сочилась, а не била ключом, как неизбежно было бы, пройди одна из пуль сквозь сердце или разорви одна из них артерию.
Юноша на эту, как ему, возможно, показалось, незначительную деталь внимания не обратил, а зря. Это и стало потом для следствия первой зацепочкой. Старик-то выжил. У него был естественный при таких ранениях, особенно после травматического перелома ребра, болевой шок. Из двух ранок с пузырьками медленно текла кровь. Было поражено легкое, мягкие ткани, но ни один жизненно важный орган не пострадал.
Старик лежал, уткнувшись небритой щекой в ковер, и сознание его блуждало где-то далеко.
Возможно, он вспоминал, как брал в 1959 г. банду Витки Травника, и как гонялся по Подмосковью за бандой Славки-Лисы, на редкость вредоносного и коварного бандита. И как ранили его в тех погонях и преследованиях, да не пульками из «бэби-браунинга», а охотничьим жаканом из обреза двустволки, в живот. Боль была такая невыносимая, что, казалось, легче умереть. А он выжил и, когда Слава-Лиса в 1967 году пырнул его в Серпухове финкой в «поддых», тоже было очень больно. Сшивали его часа четыре, – все, что можно, Славка тогда ему в животе порезал. А вот в грудь его ранили первый раз. Тоже больно. Но не так.
А может он вспоминал детство в деревне, как ходили вечерами косить траву километров за десять, собирали в стожки, а уж потом на лодках перевозили из-за реки в деревню. И вот вопрос, что ж так далеко пешком ходили, нет, чтобы сразу перебраться на пойменные заливные луга на лодке, скосить там «ничейную» траву, да и назад. Так дед наказывал. Уходили косить молодые, а старик потом за ними приплывал на лодке. И они при деле, и он. Старики всегда правы. Вот и он стал стариком, и он, значится, прав. Не зря ночью ему Килька Глухарь приснился, что, будто бы ворует он сенцо, то, из их стожка, вот и пошел он глянуть, – правда ль, али сон. И застал… Да только не безобидного деревенского дурачка Фильку, а весьма – хитроумного и ловкого современного молодого человека. Опередил он выстрелом его, старого муровца, что чести ему, полковнику в отставке, конечно, не делает. Но с другой стороны, и его понять можно, – возраст. Еще бы, конечно, пожить нужно. И боль, вот, в груди поменьше стала, а шелохнуться все равно сил нет. Холодно. И спать сильно хочется. А тут и мысли кончились. Впал полковник в бессознательную дрему. Это его и спасло. И дыхания почти не видно, и движений лишних не делает. Успокоился молодой человек в джинсовом костюмчике.
