Совиньи замолчал и как-то странно посмотрел по сторонам. Потом заметил:
– Но уж больно длинное прозвище… Хоть и красивое…
– Ну ты и впрямь, в точности как брат твой свихнулся… Он ведь тоже… – начал было говорить Лазарь, но не окончил… Что-то его удержало…
– Вот что, слушай и запоминай: кто-то спал, кто-то плакал, а я себе тем временем брал странное-престранное иностранное прозвище… Брал по глубокой душевной склонности. Странное прозвище, невероятное!.. Такое же, как наше Лефортово… Наше Лефортово – место не русское, а наносное, здесь немцы селились, иноверцы, и иноверческим духом здесь все кругом пропитано. Понимаешь, не только крестьяне, на фабрику пришедшие, здесь селились… А раз я, хоть и живу временно в Подмосковье, а все же родом отсюда, из Лефортово, то мне поддерживать лефортовский антураж и настроение очень даже приятно, а соответствующее наносное, нерусское прозвище иметь не возбраняется… Мне такие странные нерусские слова нравятся – фабрика имени Клары Цеткин, Эрнст Бауман, Томмазо Кампанелла… Как-то все это дышит иным миром, освобождением от всех этих гнилых и гнойных лефортовских домишек, революцией в лефортовских эмоциях дышит!.. Казнью проклятой деревни дышит!.. Ненавижу я ее!.. Недаром сказано странное и злое слово – «деревенщина»!.. Огромная загадка в этом слове сокрыта… Огромная и мрачная тайна!..
Вдруг он как-то странно посмотрел на Лазаря и неожиданно рассмеялся:
– Поверил?.. Ну что, поверил?!. Не верь!.. Я деревню, несмотря ни на что, – обожаю!.. И всем, кто ее не любит, всяким там Господинам Истерика – я лютый враг!.. Пугать их буду, пока не запугаю до смерти!.. Уж что-что, а пугать я умею!..
Проговорив это, Совиньи на некоторое время замолчал, и сидел так, молча, некоторое время, глядя куда-то сквозь полупустую бутылку водки, выпитую Лазарем, что стояла на столе…
Тем временем, поскольку никакого результата не наступало в хориновской революции, а время было уже вечернее, и многие хориновцы, особенно из числа «болота», уже очень сильно устали и хотели спать и есть, многие стали высказывать свое недовольство и уходить домой. Как раз, когда господин Радио представлял свой сюжет для хориновской пьесы, один человек встал со своего места в зале и громко проговорил:
– Мне все это надоело, я ухожу! Хориновская революция провалилась! Мы не выполнили жесткого требования по фактору времени!
Конечно, такие громкие заявления во время шедшего полным ходом представления идеи для пьесы очень сильно расстраивали и отвлекали Господина Радио, а потому он старался как можно меньше обращать на них внимания.
Глава XXIII
Спастись от продолжения пьесы
Между тем Жору-Людоеда и Жака, которые с трудом переводили дух после всех событий, обрушившихся на них во время этого зловещего ужина в шашлычной, еще, кроме этого нового посетителя, очень сильно интересовал хориновец, который сидел за соседним столиком. Он наконец-то все-таки дозвонился и, как по мановению волшебства, стал превращаться в какое-то по-старушечьи согбенное существо. Голос его был готов задрожать. Голова склеротически затряслась, а глаза, кажется, стали видеть значительно хуже, потому что, пытаясь запить огромные куски, проглотить которые в спешке не прожевав он так и не смог, он потянулся за стаканом и с грохотом опрокинул стоявшую у него на столе бутылку дешевого красного вина. Но в этот момент, кажется, было установлено соединение, и теперь ему уже было не до вина, которое быстро разливалось на скатерть, окрашивая ее в кроваво-красный цвет, и не до запивания кусков.
320
, Все тем же старческим голосом, каким он и говорил прежде, хориновец принялся громко рассказывать в портативную радиостанцию (ему все же по-прежнему приходилось перекрикивать оркестр азербайджанских мелодий, который, казалось, решил взять реванш за прежнее вынужденное – из-за отсутствия скрипача – молчание):
– Вскоре после того как я остановилась на том жутком тротуаре, я начала догадываться, что по этой улице машины в столь поздний час вообще не проезжают. Тьма там была ужасная. Ни одного фонаря почему-то не горело, а кругом были эти старые фабричные здания, которых так много в нашем Лефортово. В голову, знаете, начинали лезть всякие мысли про Джека-Потрошителя. «А что, – думала я, – если Лефортово, как говорит мой сын, – это московский Ист-Энд, то почему бы московскому Джеку-Потрошителю не орудовать здесь, как лондонскому – в лондонском Ист-Энде?! В такой темноте ему было бы очень удобно орудовать. И как раз в тот момент, когда я так подумала, откуда-то из подворотни с грохотом выкатила ужасно старая большая легковая машина и остановилась как раз возле меня. За рулем сидел человек совершенно ужасной звероподобной внешности в черном кожаном пиджаке. Дверца машины приоткрылась… Я решила, что это приглашение на тот свет. Но я подумала, что лучше уж ужасный конец немедленно, чем ужас этой темной мрачной улицы еще хотя бы в течение минуты. «И потом, – подумала я, – может, ему не будет так интересно выпустить кишки старухе. Все-таки ему, наверное, более нужны молодые женщины». И с этими мыслями я села в эту машину, в этот черный салон, который зиял как разверзшаяся могила. «Я знаю вас, – сказал мне этот ужасный звероподобный человек. – Вы Юн-никова – руководительница "Хорина"».
Жора-Людоед побледнел.
– Как же я сразу не вспомнил! – прошептал он. – «Хорин»… Как же я сразу не вспомнил! Это же хор Юнниковой! Но что все это значит? Не понимаю.
– Людоед, что это за хор Юнниковой? Что это за «Хорин»? Какое все это имеет отношение к тебе? Объясни! – удивлялся Жак.
– Позже! Позже я тебе все объясню. Это очень важный момент! – ответил Жора-Людоед. – Подожди немного.
Между тем хориновец продолжал:
– «Кто ты?» – спросила я его. «Не спрашивайте меня. Куда вас подвезти?» – был его ответ. «Мчи скорее отсюда в центр города, да смотри, останови где-нибудь возле шикарного ресторана!» – сказала я этому странному водителю. Мы выскочили на набережную Яузы, проехали вдоль реки, промчались по Садовому кольцу, и я не успела глазом моргнуть, как он остановил возле одного из центральных ресторанов. Выходя из машины, я еще раз спросила его, кто он. «Я – Жора-Людоед! Известный преступник во всем Лефортово и за его пределами! Мировая знаменитость по части невероятных и кровавых преступлений. Известен также своими знаменитыми побегами из тюрем, которые не прекращаются никогда», – был его ответ. В следующую секунду машина тронулась с места, и я еле успела отшатнуться так, чтобы он не задел меня. «Вот как?! – подумала я. – Значит, Жора-Людоед опять на свободе. И, значит, опять был удачный побег!»
Жора-Людоед, прятавшийся за портьерой, побледнел еще сильнее. На лбу его появилась испарина.
В этот момент как раз проходивший рядом кривой азербайджанец – хозяин этой шашлычной – остановился за спиной странного гостя и принялся слушать.
– Я стояла перед входом в большой и светлый ресторан. Конечно, старухи не шастают по ночам в рестораны, но я же все-таки не обыкновенная старуха. Я – Юнникова! В прошлом известная режиссерша! И к тому же я вспомнила, что в этом ресторане хорошо знают моего племянника – великого актера Лассаля, – говорил хориновец, изображавший старуху Юнникову.
