Как человек военный, Орехов предпочитал вполне конкретные задачи, которые можно было выполнять в конкретном месте определенными средствами и методами. С другой стороны, военнослужащий, получив приказ, сначала обязан выполнить поставленную задачу, а уж потом он может немножко порассуждать или даже обжаловать распоряжение командира. А спецназ – это не то место, где можно разводить анархию или махновскую вольницу. Спецназ умеет выполнять самые невероятные задачи всеми доступными и недоступными средствами в любом месте земного шара. Такова специфика, так их учат…
Настоящий спецназ – это не те развеселые парни и мужики, что в День ВДВ надевают старые нагрудные знаки, тельняшки и голубые береты и, приняв на грудь граммов пятьсот, начинают слегка дебоширить в Парке им. Горького и далее по всей России. В ВДВ служили и служат десятки тысяч настоящих мужиков, достойных солдат, прапорщиков и офицеров, многие из которых вполне заслуженно стали героями и орденоносцами, но спецназ – это все же немного другое, отличное от обычных «курков» из воздушно-десантных войск.
Из тысячи обычных солдат-новобранцев можно выбрать и за пару лет подготовить сотню вполне приличных головорезов – и физически, и психологически готовых выполнить практически любую задачу по истреблению гипотетического противника. После долгого и очень серьезного отбора из этой сотни останется десяток настоящих солдат – сильных, выносливых, смелых и умных. Да-да, именно умных, поскольку спецназ – это не кулаками кирпичи крушить и не бутылки о голову разбивать, а нечто другое. Спецназ – это не зрелищная показуха со стрельбой, эффектным мордобитием и красивыми прыжками-кульбитами среди дыма и огня. Работа настоящего спецназа как раз шума не терпит.
Группа получает задачу, десантируется в определенную точку, выполняет свою работу и… уходит. Если работа сделана грамотно, то ни со стороны группы, ни со стороны противника не раздается ни одного выстрела. Более того – особый шик и мастерство как раз и состоят в том, чтобы после отхода группы вообще не осталось ни единого следочка. Ни стреляной гильзы, ни окурочка, ни сломанной веточки. Следов нет, а очень даже ощутимые неприятности у врага есть! Неприятности могут быть разные: в виде взорванного важного объекта, нарушенных коммуникаций, или противник с превеликой печалью вдруг узнает, что неведомо куда исчез важный генерал с тяжеленьким портфелем, в котором хранились еще более важные документы с кучей штампов о совершеннейшей секретности. Иногда бывает и так, что документы исчезают, а солидный владелец портфеля остается – правда, чаще всего с аккуратной дырочкой во лбу или в области сердца…
Но прежде чем спецназовец попадет в подобную группу и примет участие в своей первой серьезной операции, пройдет немало времени и сойдет не семь и даже не семьдесят семь потов, а намного больше. Серьезная работа требует серьезной подготовки – а уж работать в спецназе умеют, и ленивый туда просто по определению попасть никак не может. Потому что спецназ – это, прежде всего, тяжелая и нервная работа, пахота, где слабым места нет.
…Серебряные полярные волки безмолвными тенями скользят среди бело-голубоватых снегов, преследуя добычу, для которой в девяти случаях из десяти спасения нет.
Жилистые, поджарые, неутомимые, способные гнать жертву десятки миль. И конец у этой погони может быть только один – смерть, которая становится продолжением чьей-то жизни. И если волки могли бы стать символом общевойскового спецназа, то символом боевых пловцов – элиты спецназа ВМФ – следовало бы назвать акулу. Неуловимая, появляющаяся ниоткуда, убивающая жертву одним стремительным броском и исчезающая в никуда…
«Волки-то мы волки, – невесело размышлял Орехов, без интереса поглядывая через иллюминатор заходящего на посадку «Боинга-737» на знакомую панораму международного аэропорта Simon Bolivar, раскинувшегося на побережье Карибского моря, – и бежать мы можем неутомимо, и жертву обязательно загоним и порвем… Вот только за той ли жертвой мчимся? И туда ли, куда надо? Ладно, хорош слюни на кулак наматывать! Есть приказ, отдали его люди не глупее вас, так что смазывай ботинки салом – и вперед! Тоже мне философ нашелся… Спиноза, блин!»
«Боинг» начал снижение, заходя на посадку. Вскоре лайнер коснулся задними колесами шасси серого бетона взлетно-посадочной полосы, словно кошка, которая пробует опасную гладь воды, потом уже уверенно ткнулся колесами передней стойки и покатился, притормаживая и замедляя бег. Турбины подвывали на разных режимах, помогая экипажу выруливать громоздкую машину к месту стоянки. Самолет еще не остановился, но, казалось, уже расслабленно опустил уставшие крылья и облегченно выдохнул всеми четырьмя двигателями – долгий перелет через Атлантику остался позади. Вместе с «Боингом» радостно вздохнули и большинство пассажиров – кто втайне, а кто и в открытую: «Слава Всевышнему и пилотам – сели!»
Море в голубоватой дымке с одной стороны, буровато-зеленые горы – с другой, а между ними серое бетонное поле, заставленное самолетами авиакомпаний разных стран.
В суетливой толпе пассажиров, спешивших получить свой багаж и пройти таможенный досмотр, заметно выделялись трое мужчин явно спортивного, крепкого сложения. Орехов, неспешно шагавший вслед за Славкой Катковым и Тритоном, поймал себя на том, что испытывает то самое забавное чувство, которое умники называют «дежавю».
Хотя какое там дежавю, если действительно повторяется почти в точности все то, что было пару лет назад: и перелет через Атлантику, и аэропорт Каракаса, и Скат с мичманом вон, впереди этак важненько вышагивают.
Подполковнику даже показалось, что и за стойкой таможенного досмотра возвышается тот же самый смуглый «дон Педро», что и два года назад. Дождались очереди, плюхнули сумки и баулы на ленту транспортера и приготовили документы. Таможенник равнодушно перелистал паспорта, по диагонали пробежал взглядом декларации и с ловкостью бывалого работника почтового ведомства шлепнул необходимые штемпеля. За документы Орехов – в отличие от всего прочего – был абсолютно спокоен: все бумажки готовили настоящие спецы своего дела, а не какие-нибудь уголовники в подпольной мастерской…
На выходе троицу встретил крепкий, но уже слегка оплывший мужик с усами и шикарной русой бородой. При взгляде на заметное пузцо встречающего у Сергея всплыла ассоциация с вышедшим в тираж штангистом или толкателем ядра – грудь, как бочка, мощные руки, слегка кривоватые тумбы-ноги. «Такого с одного удара вряд ли положишь», – мелькнуло у подполковника.
– Буэнос диас, кабальеро, – густым голосом проворчал «штангист», оценивающе осматривая спецназовцев. – Мне поручено встретить вас и доставить на судно. Придется еще немножко полетать – правда, транспорт будет уже поскромнее. Да, я не представился… Ну, можете называть меня Боцман.
– Что за конспирация, батенька? А обычное имя у Боцмана есть? – сухо спросил Катков.
– Есть, но это ведь и не так важно, правда? – усмехнулся Боцман. – У вас тоже, думаю, в паспортах сейчас одно, в реале – другое, нет?
– Пусть так, – не стал спорить капитан, – тогда это вот Тритон, я – Скат, а вот этот серьезный мужчина, если его не злить, отзывается на позывной Шер-Хан. И куда мы теперь?
