Он протягивает ей свою визитную карточку с логотипом
компании и словами «Игорь Малеев, президент». Уверяет, что, конечно, занесен в
список, но оставил пригласительный билет в отеле — забыл захватить его с собой
после нескольких деловых встреч. Девушка отвечает: «Добро пожаловать», — и
жестом приглашает войти — она давно уже овладела искусством оценивать людей по
их манере одеваться, а кроме того, слово «президент» в любом уголке мира значит
одно и то же. А тут — еще и президент российской компании! Все знают, что
богатые русские очень любят показывать, что просто купаются в деньгах. Она даже
не сверяется с перечнем гостей.
Игорь входит и направляется к бару — под этим белым
полотняным навесом есть все что душе угодно, включая танцпол, — и
заказывает ананасовый сок, потому что по цвету он гармонирует с интерьером.
И еще потому, что из стакана, украшенного маленьким японским
зонтиком, торчит черная трубочка-соломинка.
Он присаживается за один из пустующих столиков. Среди
немногочисленных пока гостей заметен человек лет за пятьдесят с крашенными под
цвет красного дерева волосами, ненатурально бронзовой кожей, чрезмерно
рельефной мускулатурой, развитой не спортом, а изнурительными упражнениями в
одном из тех фитнес-клубов, что обещают своим клиентам вечную молодость. На нем
поношенная футболка, а рядом с ним сидят еще двое мужчин в строгих, безупречно
сшитых костюмах-тройках. Эти двое поворачивают головы к вошедшему, а Игорь
отводит глаза. Оценив его, оба теряют к нему интерес.
Игорь же продолжает наблюдать, пользуясь тем, что темные
очки скрывают направление взгляда.
На столике перед человеком в футболке лежит телефон, а оба
его спутника беспрерывно отвечают на звонки своих мобильных.
Интересно, что такого непрезентабельного субъекта — почти
оборванца, урода, считающего себя красавцем, — не только впустили сюда, но
и усадили на почетное место. Телефон его отключен. Вокруг вьется официант, то и
дело осведомляясь, не угодно ли чего-нибудь. Крашеный не удостаивает его
ответом, обозначая отказ лишь движением руки. Игорь понимает, что это — птица
очень, очень высокого полета.
Он протягивает официанту, который ставит на стол прибор,
купюру в пятьдесят евро и, глазами показав в сторону человека в голубой майке,
спрашивает вполголоса:
— Кто это такой, не знаете?
— Джавиц Уайлд. Большая шишка.
Ах, вот как. Что ж, тем лучше. Это вам не безвестная
девчушка, продающая кустарные сувениры. Джавиц Уайлд подходит идеально. Он — не
знаменитость, но какая-то шишка. Один из тех, кто решает, кому стоять в свете
юпитеров, но сам-то он туда не стремится, ибо знает себе цену. Один из тех, кто
дергает за ниточки, заставляя своих марионеток считать себя избранниками,
которым завидует весь мир. Дергает, а потом в один прекрасный день без
объяснения причин перерезает шнурочек, и куклы безжизненно и бессильно надают.
Он из Суперкласса.
А это значит: друзья у него ненастоящие, зато враги — самые
что ни на есть подлинные.
— Еще один вопрос. Как, по-вашему, допустимо разрушать
миры во имя великой любви?
Официант смеется:
— Вы — Господь Бог или гей?
— Ни то, ни другое. Но спасибо, что ответили так, как
ответили.
Он понимает, что действовал неправильно. Во-первых, для
оправдания того, что он делает, он не нуждается ни в чьей поддержке. Он думает
так: если все когда-нибудь умрут, почему бы кому-то не потерять жизнь во имя
великой любви? Так повелось от начала времен, когда мужчины жертвовали собой,
чтобы прокормить свои племена, а девственниц отдавали жрецам, чтобы
умилостивить драконов или богов. А во-вторых, он совершенно напрасно привлек к
себе внимание постороннего человека, выказав интерес к гостю в футболке.
Официант, разумеется, уже забыл об этом, и все же не следует
рисковать без нужды. Игорь говорит себе, что все это вполне естественно: на
кинофестивале все про всех хотят знать всё, и за эти сведения принято платить.
Он делал это сотни раз по всему миру, и, можно не сомневаться, кто-то платил
официанту, чтобы узнать про него, Игоря. Официанты не только привыкли к такому
поведению, но и ожидают его.
Нет, он ни о чем не собирается вспоминать. Перед ним —
очередная жертва. Если удастся довести план до конца и официанта будут
допрашивать, он, конечно, скажет, что все, мол, в этот день было как всегда,
разве что какой-то посетитель осведомлялся, позволительно ли ради великой любви
разрушать другие миры. А может быть, он уже и забыл про эту фразу. Полицейские
спросят: «Как он выглядел?», а он ответит: «Не обратил внимания, но точно — не
гей». Полицейские привыкли, что в эти дни в барах сидят интеллектуалы,
собирающие материал для зубодробительных исследований о, например,
социологических аспектах Каннского кинофестиваля.
И все же одно его тревожило. Имя. Имена.
Ему уже приходилось убивать раньше — по приказу и с
благословения своей страны. Он не знает, скольких именно, он редко видел их
лица и никогда — ни разу в жизни — не спрашивал, как их зовут. Ибо это означало
бы увериться в том, что перед тобой — живое существо, а не противник. Имя
превращает абстрактное понятие «враг» в нечто уникальное и особенное, имеющее
прошлое и будущее, предков и, возможно, потомков, переживающее взлеты и
падения. Человек есть его имя, он гордится им, он повторяет его тысячи раз на
протяжении жизни, он выделен им и опознан. Это первое, что он научается
произносить после слов «мама» и «папа». Оливия. Джавиц. Игорь. Ева.
А у духа имени нет, он на какой-то срок заключен в оболочку
этого тела и однажды покинет его, и когда на Страшном суде предстанет Господу,
тот и не подумает осведомиться: «Ты кто?» — а спросит лишь: «Ты при жизни
любил?» Суть бытия заключена именно в этом — в способности любить, а не в
имени, которое мы носим с собой в паспортах, визитных карточках, водительских
удостоверениях. Великие мистики меняли себе имя, а иногда и вовсе навсегда
отказывались от всякого имени. Когда Иоанна Крестителя спросили, кто он, в
ответ услышали: «Глас вопиющего в пустыне». Повстречав своего будущего
сподвижника, Иисус пренебрег тем, что тот всю жизнь отзывался на имя Симон, и
стал называть его Петр. Моисею, спросившему имя Бога, было сказано: «Я есмь».
