Синдром известности способен разрушить брак, испортить
карьеру, уничтожить все христианские добродетели, ослепить и мудрецов, и
невежд. Великий ученый, получив престижную премию, забрасывает свои
исследования, способные улучшить род людской, и принимается выступать с
лекциями и докладами, повышающими доход и самооценку. Индеец из амазонской
сельвы, усыновленный великим певцом, внезапно считает должным осознать, что его
бедственным положением воспользовались. Ревнитель справедливости, не покладая
рук защищавший права обездоленных, решает занять высокий пост, выигрывает
выборы — и после этого считает себя свободным от всяких обязательств: до такой
степени, что однажды его накрывают в мотеле, где он на деньги
налогоплательщиков развлекается с мальчиком по вызову.
Синдром известности. Это когда люди забывают, кто они такие,
и начинают верить тому, что о них говорят. Суперкласс — вожделенная мечта всех,
место, где нет ни теней, ни тьмы, а в ответ на любую просьбу неизменно звучит
«да».
Игорь обладает могуществом. Всю жизнь он боролся за свое
нынешнее положение. И чтобы достичь его, ему приходилось участвовать в
томительно-скучных ужинах, слушать нескончаемые речи, встречаться с теми, кого
презирал, улыбаться, когда хотелось послать подальше, и посылать подальше,
когда он чувствовал симпатию и жалость. Он работал день и ночь, не зная
выходных и праздников, проводя встречи со своими юристами, администраторами,
служащими, пресс-агентами. Вскоре после развала коммунистического режима он
начал с нуля и сумел добраться до вершины. Более того — сумел выстоять во всех
политических и экономических бурях, сотрясавших его родину в последнее
двадцатилетие.
Почему? Потому что боялся Бога и знал, что свой путь он
проходит по Его благословению и должен покориться Его воле, иначе потеряет все.
Разумеется, бывали минуты, когда что-то говорило ему: ты
оставляешь в стороне важнейшую часть осенившей тебя благодати — Еву. Однако он
так долго был убежден, что та все поймет, так горячо уговаривал себя, что это
всего лишь такой период в его жизни, некая затянувшаяся фаза, но вот она
кончится, и они всегда будут вместе. Они строили грандиозные планы —
путешествовать, плыть на корабле, выстроить на вершине горы дом, где будет
гореть камин и можно будет отринуть мысли о деньгах, о долгах, обязательствах и
обязанностях. У них будет много детей, они отдадут их в школу где-нибудь
неподалеку и будут целыми днями бродить по лесам и ужинать в маленьких уютных
ресторанчиках.
У них будет время возиться в саду, читать, ходить в кино,
делать те простые вещи, о которых мечтают все и которые только и способны
заполнить собой жизнь любого человеческого существа, сколько ни есть их на
Земле… Приходя домой с толстой пачкой документов и сваливая их на кровать, он
просил Еву набраться терпения. Когда звонок мобильного раздавался в час давно
запланированного ужина вдвоем и Игорю приходилось на полуслове прерывать
разговор с нею и долго слушать собеседника, он вновь и вновь просил ее
набраться терпения. Он знал: Ева делает все возможное и невозможное, чтобы ему
было удобно и уютно, хотя время от времени она и позволяла себе ласково
сетовать, что денег у них хватит на пять поколений и надо пользоваться жизнью,
пока оба они еще молоды…
Игорь соглашался: это правда, он может остановиться прямо
сейчас. Ева с улыбкой гладила его по щеке — и в этот миг, вспомнив что-то
важное, он хватался за телефон или шел к компьютеру, с кем-то спорил или
отправлял мейл.
Человек лет сорока вскакивает, оглядывается по сторонам и,
размахивая над головой газетой, кричит: — «Кровавая бойня в Токио! Семь человек
убито в салоне компьютерных игр!» Все взгляды обращаются к нему.
— Они называют это «насилием»! Насилие не там, а здесь!
Игорь чувствует озноб.
— Если какой-то психопат зарезал нескольких ни в чем не
повинных людей, весь мир в ужасе. Но кому есть дело до интеллектуального
насилия, творящегося в Каннах?! Наш фестиваль творит убийства во имя диктатуры!
Речь уже не о том, какой фильм будет признан лучшим, а о преступлении против
человечества, когда людей заставляют покупать товары, которые им совершенно не
нужны, забывать про искусство в угоду моде, бросать съемки ради обедов и
ужинов. Вот истинное зверство! Я здесь, чтобы…
— Заткнись, — отвечает ему кто-то. — Никому
не интересно, зачем ты здесь.
— Я здесь, чтобы призвать вас: сбросьте рабское ярмо
желаний! Вы давно уже ничего не выбираете сами! Выбор навязан вам лживой
рекламой! Почему вас занимает резня в Токио, а не пытки, которым подвергается
уже целое поколение кинематографистов?!
Он замолкает на миг, словно бы пережидая бурные овации, но в
баре не наступает даже раздумчивая тишина: вновь раздается приглушенное
жужжание голосов. Все посетители вернулись к прежним разговорам, оставшись
безразличными к только что прозвучавшим выкрикам. И кричавший садится на место,
стараясь сохранить достоинство, хотя сердце у него рвется в клочья из-за
смехотворности положения, в которое он себя поставил.
«За-све-тить-ся, — думает Игорь. — Это самое
трудное. Все дело в том, что никому ни до чего нет дела».
Теперь уже он оглядывается по сторонам. Ева живет в этом же
отеле, и, за столько лет успев наизусть выучить ее привычки и вкусы, он может
поклясться, что сейчас она пьет чай или кофе где-нибудь неподалеку от него. Она
получала его сообщения и сейчас наверняка ищет его, зная, что он тоже должен
быть где-то поблизости.
Он не видит ее. Но, как одержимый, не в силах о ней не
думать. Ему вспоминается тот поздний вечер, когда, возвращаясь домой в машине,
которую вел его бывший однополчанин, выполнявший у него обязанности охранника —
в Афганистане они были вместе, однако судьба оказалась к нему не столь
благосклонна, — он попросил остановиться возле отеля «Балчуг Кемпински».
Оставил на сиденье телефон и документы, а сам поднялся в бар, находившийся на
террасе — вот как здесь, в Каннах, только там было почти пусто, близилось время
закрытия. Пообещав «не обидеть», он попросил бармена и официантов поработать
еще часок.
Именно там он понял все. Нет, он не остановится ни через
месяц, ни через год, ни через десять лет. У них с Евой никогда не будет дома в
сельской глуши, о котором они так мечтают, и детей. В ту ночь он спрашивал
себя: «Почему?» — и находил только один ответ.
Путь к власти — это дорога с односторонним движением. Назад
не повернуть. Он навсегда останется рабом своего давнего выбора, и если бы
вправду осуществил свое намерение все бросить, немедленно вслед за тем впал бы
в глубокую депрессию.
