— Идет время. Лет через семь-восемь ее перестают
снимать. Приглашения на разного рода мероприятия и на участие в рекламных
кампаниях присылают все реже. Агент неожиданно оказывается очень занят и не
всегда отвечает на телефонные звонки. Звезда в шоке: как смеют они поступать
таким образом с нею, с великим секс-символом, с живым воплощением гламура?!
Сначала она во всем винит агента, решает даже расстаться с ним — и тут, к
своему несказанному изумлению, обнаруживает, что его эта новость не повергает в
панику. Наоборот: он просит подписать бумагу, подтверждающую, что во время
сотрудничества все шло распрекрасно, желает ей всего хорошего, и на этом их
отношениям приходит конец.
Морин обводит террасу взглядом, словно ища, кого бы привести
в пример. Люди, еще сохранившие громкую известность, но уже исчезнувшие со
сцены и теперь отчаянно ищущие новый шанс. Они еще обладают прежней величавой
осанкой и надменно-отстраненным видом, но сердца их полны горечи, а кожа хранит
тайные шрамы от пластических операций. Морин видит рубцы, видит закачанный
ботокс, но — ни одной из знаменитостей минувшего десятилетия. Быть может, у них
нет денег, чтобы приехать на подобный фестиваль, и сейчас они ведут
какие-нибудь провинциальные празднества, рекламируют шоколад или пиво,
продолжая держаться с достоинством, присущим их прежнему — но отнюдь не
теперешнему — статусу.
— Так вы говорили…
— Да-да. Существуют два типа актрис. О первом я вам
рассказала. Второй сталкивается точно с теми же проблемами. И разница лишь в
том, — Морин снова повышает голос, заметив, что девушки по соседству явно
заинтересовались словами дамы, так досконально знающей эту среду, — что
они знают: красота — мимолетна. И редко появляются на обложках журналов или в
рекламных роликах, потому что заняты совершенствованием своего мастерства. Они
продолжают заниматься, укрепляют связи с людьми, способными пригодиться в
будущем, а если одалживают свое имя и свою внешность каким-то товарам, делают
это не в качестве модели, а как полноправные партнеры. Они, разумеется,
получают меньше. Но зато — до конца жизни.
И вот тут появляется такой человек, как я. И говорит: «У
меня есть хороший сценарий, достаточно денег, и я бы хотела, чтобы ты снималась
в моем фильме». Они соглашаются: талант позволит им справиться с ролью, а ума
хватит понять, что даже если фильм не получит грандиозный успех, люди увидят их
на экране, поймут, что они еще очень даже способны работать, и, как знать, не
заинтересуется ли ими какой-нибудь продюсер из новых.
Игорь тоже замечает, что девушки прислушиваются к разговору.
— Может быть, пройдемся немного? — предлагает он
вполголоса. — Здесь слишком людно. Я знаю одно отличное место — там тихо,
и можно полюбоваться закатом… — Это волшебное зрелище.
О большем Морин не могла бы и мечтать: приглашение на
прогулку! Предложение вместе посмотреть, как садится солнце (хотя ждать его
захода еще довольно долго)! И никаких дешевых трюков вроде: «Только сначала
поднимемся в мой номер, я должен надеть другие башмаки», а там, наверху, со
словами: «У меня обширные связи, и я точно знаю, кто вам нужен…» — непременные
приставания.
Впрочем, она бы не стала возражать, если бы этот обаятельный
господин, о котором она решительно ничего не знает, взялся обольщать ее… Тем
более что он наверняка делает это изысканно.
Они встают из-за стола, и, направляясь к выходу, ее спутник
просит гарсона записать на его счет (значит, он живет здесь, в отеле
«Martinez»). Выйдя на Круазетт, он предлагает свернуть налево.
— Там меньше народу… И кроме того, думаю, вид оттуда
откроется красивее — солнце опускается прямо на холмы у нас перед глазами.
— Игорь, кто вы такой?
— Отличный вопрос, — отвечает он. — Мне бы
тоже хотелось это знать…
Что ж, еще очко в его пользу… Он не распускает павлиний
хвост, не распространяется о том, как богат, Умен, способен на то и на это…
Всего лишь проявил желание вместе с нею увидеть, как вечереет в Каннах. И этого
достаточно. Они молча проходят до конца пляжа, а вокруг них — самый
разнообразный люд: пожилые супруги, живущие, кажется, в ином мире, который не
имеет никакого отношения к фестивалю; причудливо одетые юнцы в наушниках,
проносящиеся на роликах; уличные торговцы, разложившие свой товар на ковриках,
снабженных веревочками, так что при появлении полицейского они могут в
мгновение ока свернуть свою «витрину» в узел. Проходят мимо скамьи, неизвестно
почему огражденной желтой «полицейской линией», хотя на вид — скамья как
скамья. Морин замечает, что ее спутник два или три раза оглядывается, словно
ждет кого-то. Да нет, наверное, просто увидел в толпе знакомое лицо…
И вот наконец они находят уединенное место, садятся на
удобную скамейку со спинкой. Здесь они будут наедине — никто сюда не придет,
потому что тут ровным счетом ничего не происходит. Морин в прекрасном
настроении.
— Какая красота! А вы знаете, почему Создатель отдыхал
в день седьмой?
Игорь не понял ее вопроса, но она продолжает:
— Потому что в шестой, прежде чем Он завершил труды и
оставил человеку совершенный мир, к Нему пришли несколько голливудских
продюсеров и сказали: «Об остальном можешь не заботиться! Мы сами займемся
цветной пленкой для заката, спецэффектами для бурь и штормов, сами поставим
свет и запишем звук, чтобы человек, слыша рокот волн, всякий раздумал, что это
— настоящее море!»
Она смеется, но ее спутник по-прежнему сосредоточен и
серьезен.
— Вы спросили, кто я…
— Я не знаю, кто вы, но вижу, что город вы знаете
прекрасно. И могу добавить: вас сам Господь послал. Всего за один день мне
довелось испытать надежду, отчаяние, одиночество и удовольствие от приятного
общества. Столько разнообразных чувств разом!
Он достает из кармана какой-то предмет — деревянный брусочек
не больше пятнадцати сантиметров длиной.
— Мир полон опасностей. Где бы вы ни находились,
повсюду можно встретить тех, кто не моргнув глазом готов напасть, ограбить,
убить. И никто — поверьте мне, никто — не умеет защищаться. Все мы — в руках
тех, кто сильнее.
— Вы правы. И потому, наверное, эта штучка, которую вы
держите, — для того, чтобы вам не причинили зла?
Игорь осторожно, как художник, кладущий последние мазки на
свой шедевр, отвинчивает верхнюю часть цилиндрика, снимает крышку, которая
оказывается головкой длинного штыря — на его металлическом острие вспыхивают
солнечные блики.
— С этим вас не пустят в самолет! — со смехом
замечает она.
— Разумеется, не пустят.
