— Сожалею, но без литературы нам не обойтись. Роман
Стивенсона повествует об одном совершенно нормальном человеке, докторе
Джекилле, который время от времени, испытывая неудержимое побуждение убивать,
превращается в иное существо по имени мистер Хайд. Разрушительные инстинкты
свойственны всем нам, инспектор. И действия серийного убийцы угрожают не только
нашей безопасности, но и нашему душевному здоровью. Ибо внутри каждого
человека, сколько ни есть их на свете, заключена колоссальная разрушительная
сила, и всем нам иногда случается испытывать желание, сильнее всего подавляемое
обществом, — желание отнять чужую жизнь. Причины этого разнообразны:
кто-то желает сделать мир более совершенным, кто-то — отомстить за какую-то
давнюю детскую обиду, в ком-то проснулась задавленная ненависть к обществу и
прочее… Но сознательно или нет, каждый из нас думал об этом — пусть даже
когда-то в детстве.
Он снова со значением помолчал.
— Полагаю, что и вы, независимо от вашего рода
деятельности, довольно отчетливо представляете себе, каково оно, это желание. И
вам случалось мучить кошку и сжигать безобидных насекомых.
Теперь уже Савуа, ничего не отвечая, окидывает собеседника
холодным непроницаемым взглядом. Моррис, однако, расценив молчание как знак
согласия, продолжает с прежним видом небрежного превосходства:
— И не надо тешить себя иллюзией, будто вы найдете
настоящего безумца — всклокоченного, с блуждающим взором, со странной улыбкой
на устах… Если бы вы читали немного больше — впрочем, я теперь знаю, что вы
очень занятой человек, — я посоветовал бы вам сочинение Ханны Арендт
«Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме». Автор описывает суд над одним из самых
страшных серийных убийц, каких только знавала история. Разумеется, ему
требовались помощники, без которых он бы не справился с порученной ему
масштабной задачей по очищению рода человеческого. Минутку!
Моррис подходит к своему компьютеру. Он знает, что
посетитель хочет всего лишь узнать выводы, но в данном случае их нет и быть не
может. Надо вразумить его, подготовить к трудностям — а ему несомненно придется
их испытать.
— Ага, вот! Арендт подробно анализирует суд над
Адольфом Эйхманом, виновным в истреблении шести миллионов евреев. На странице
25 она пишет, что полдесятка психиатров пришли к выводу о его полной
вменяемости. Его психологический портрет, его отношения с женой, детьми, отцом
и матерью полностью укладывались в социальные стереотипы поведения,
характерного для законопослушного и респектабельного члена общества. Вот что
она пишет:
«Проблема заключалась в том, что Эйхман производил впечатление
такого же, как все, и в нем не замечалось никакой склонности к извращениям или
садизму. Они и в самом деле совершенно нормальны (…) С точки зрения наших
установлений эта нормальность внушает не меньший ужас, чем совершенные им
преступления».
Вот теперь можно переходить к делу.
— Судя по результатам судебно-медицинской экспертизы,
жертвы не подвергались сексуальному насилию…
— Доктор Моррис, мне надо решить сложную задачу и
сделать это в самые сжатые сроки. Я должен быть уверен, что перед нами серийный
убийца. Само собой разумеется, что никто не сможет изнасиловать мужчину на
многолюдной вечеринке или девушку — на скамейке в центре города.
Англичанин, будто не слыша его, продолжает:
— …Что весьма характерно для многих серийных убийц. И
многие из них руководствуются, с позволения сказать, «гуманными соображениями».
Медицинские сестры, избавляющие неизлечимо больных от страданий, социальные
работники, которые из жалости к престарелым и инвалидам приходят к выводу, что
в мире ином им было бы гораздо лучше — подобный случай произошел недавно в
Калифорнии. Есть и такие, кто пытается перестроить общество — их жертвами
становятся прежде всего проститутки…
— Мсье Моррис, я приехал не за тем, чтобы… На этот раз
англичанин слегка повысил голос:
— А я вас вообще не приглашал. Я делаю вам одолжение.
Если угодно, можете уходить. А если решите остаться, перестаньте ежеминутно
прерывать цепь моих рассуждений: прежде чем поймать кого-нибудь, надо сначала
его понять…
— Так вы вправду полагаете, что перед нами серийный
убийца?
— Я еще не закончил.
Савуа едва сдерживается. Стоило, в самом-то деле, так
торопиться?! Может, лучше было дождаться, пока журналисты не запутаются
окончательно, и тогда уж представить им готовое решение?
— Простите. Продолжайте.
Моррис поворачивает огромный монитор так, чтобы инспектор
тоже мог видеть возникшую на экране гравюру, относящуюся, вероятно, к XIX веку.
— Это портрет Джека-потрошителя, самого знаменитого
серийного убийцы. Он действовал в Лондоне, всего лишь за вторую половину 1877
года уничтожив не то пять, не то шесть женщин. Он вспарывал им животы и
извлекал внутренности. Найти его так и не смогли. Он превратился в миф, и до
сих пор предпринимаются попытки установить, кто же это был на самом деле.
На экране возникает нечто вроде карты звездного неба.
— Это подпись «Зодиака». За десять месяцев он убил в
Калифорнии пять парочек, парковавших свои машины в безлюдных местах, чтобы
заняться любовью. Потом отправлял в полицию письмо, помеченное вот этим
символом, похожим на кельтский крест. Его личность тоже так и не
идентифицирована.
Исследователи склонны считать, что в обоих случаях речь идет
о людях, вознамерившихся восстановить добропорядочность и укрепить мораль. Они
выполняли некое поручение, миссию, что ли. И вопреки тому образу, который
создают журналисты, давая им пугающие имена — «Бостонский душитель» или
«Детоубийца из Тулузы» — эти люди проводят с соседями уикенды и тяжко трудятся,
чтобы обеспечить себе хлеб насущный. Свои преступления они совершают, так
сказать, бескорыстно, не ища материальной выгоды.
Савуа слушает теперь с интересом.
— То есть, вы хотите сказать, что убийцей может быть
любой человек, приехавший в Канны на фестиваль…
— …и вполне сознательно решивший сеять тут ужас,
руководствуясь совершенно абсурдными резонами. Ну, например — «бороться против
диктатуры моды» или «покончить с распространением фильмов, пропагандирующих
насилие». Журналисты подыщут ему броское прозвище, и тут начнется такое… Ему
будут приписывать преступления, к которым он не имеет никакого касательства.
Паника будет усиливаться до тех пор, пока его случайно — я подчеркиваю:
случайно — не схватят. Что маловероятно, ибо такие убийцы действуют
определенный период времени, а потом исчезают навсегда. Он рад, что оставил
свой след в истории, он, вероятно, заносил все эти события в дневник, который
обнаружат после его смерти… И на этом — все.
